Федор Андрианов - Спроси свою совесть

Частицу своей ненависти к завучу Женька перенёс и на других учителей. Поэтому его выходки на уроках, раньше служившие только способом обратить на себя внимание, теперь зачастую стали носить откровенно злой характер. Англичанка уже трижды уходила с урока в слезах, да и другим учителям он доставил немало неприятных минут. Но когда в учительской преподаватель математики прямо поставил вопрос о необходимости обсудить поведение Курочкина на педсовете, неожиданно для всех в защиту Женьки выступил завуч. Обычно сторонник самых крайних и жёстких мер по отношению к ученикам, на сей раз он, глядя по обыкновению поверх головы собеседника, заявил:

— Год идёт к концу, сейчас уже поздно таскать десятиклассника по педсоветам. Выпустим его из школы, а там пускай живёт, как хочет!

Правда, был в школе учитель, которого Женька не то чтобы боялся, но немного стеснялся и даже, пожалуй, уважал, хотя никогда бы в этом не признался даже самому себе. Это Владимир Кириллович. Когда он отчитывал Женьку, в его речи не было привычных громких или гневных слов, нет, все слова были просты, обыкновенны, но в то же время удивительно весомы и жгучи. И тогда от Женькиного безразличия не оставалось даже наружной оболочки: он смущенно переступал с ноги на ногу, как пятиклассник, попавшийся за курением.

Да, Владимир Кириллович смог бы разобраться в смятенном состоянии Женькиной души, но на его беду, когда Женька после недельного отсутствия пришёл на занятия, Владимира Кирилловича в школе не было, он лежал в больнице с воспалением лёгких. А когда через две недели он вернулся в школу, Женька уже немного оттаял, во всяком случае, внешне. И всё же частенько на уроках и в перемены он ловил на себе внимательный взгляд Владимира Кирилловича и сразу же принимал беспечный вид: в свою душу теперь уже Женька никого пускать не хотел.

Многое в действиях Владимира Кирилловича было непонятно Женьке. Он принимал участие, кажется, во всех ребячьих делах, и в школе то и дело слышалось: «Владимир Кириллович велел», «Владимир Кириллович сказал». Даже десятиклассники, народ самостоятельный и взрослый, как они себя считают, часто степенно говорили: «Надо посоветоваться с Владимиром Кирилловичем».

Касалось ли дело спорта или радиотехники, пионерского сбора или школьной стенгазеты — все шли к Владимиру Кирилловичу. Уважение к нему сказывалось даже в том, что ему, единственному учителю из всей школы, ребята не дали никакого прозвища.

Женька порою пытался понять, зачем их классный руководитель возится, например с малышами, которых он совсем не учит и до которых, кажется, ему не должно быть никакого дела. Все действия Владимира Кирилловича никак не укладывались в те узкие рамки приспособленчества и эгоизма, в которые Женька пытался заключить всех людей. И напрасно Женька иногда со злостью пытался себе внушить: «Старается! Заслуженного хочет получить!», он прекрасно видел свою неправоту, видел, что Владимир Кириллович отнюдь не гонится за признанием своих заслуг и, кроме того, частенько вступает в споры с начальством, что было уже совсем непонятно для Женьки.

Учеба у Курочкина шла неважно. Он и раньше учил уроки от случая к случаю, а теперь и совсем перестал. Размышлял он при этом весьма просто: на медаль ему нечего рассчитывать, а на «международную», как ребята называют тройку, он всегда ответит. И действительно, за первое полугодие по всем предметам, иногда, правда, с большой натяжкой, ему выставили три, только Александр Матвеевич, завуч, к удивлению всего класса, поставил Женьке по истории пять, хотя тот последнее время почти не посещал его уроков.

И еще в жизнь Женьки Курочкина вошел Мишка. Они снова встретились недели через две после памятного вечера. Женька бесцельно бродил по заснеженным улицам. Домой идти не хотелось — там была мать, а разговаривать с ней и даже порою просто видеть её Женьке не хотелось. Внезапно его кто-то окликнул. Он обернулся и увидел Мишку. Женька обрадовался, хотя с Мишкой у него были связаны не особо приятные воспоминания.

— Куда спешишь, приятель? — спросил Мишка.

— Да так, никуда. Очередной моцион совершаю.

— Это что за «моцион» такой?

— Ну, попросту говоря, прогулку.

— A-а, прогуливаешься, значит. Ну-ну! Как тогда дома-то тебе не влетело?

— Ещё чего! — гордо вскинул голову Женька.