Рустам Валеев - Браво, молодой человек!

— Не так уж много и долго придется вам перерабатывать, — перебил Мусавиров. — Ребятки наберутся опыта, и вскоре же можно будет наиболее толковых поставить старшими обжигальщиками.

Рустем опять глянул на Галкина, и опять смутило его отношение директора к тому, что здесь происходило. Он слушал внимательно, но не смотрел в сторону инженера, и лицо его было печально, точно Мусавиров ругал его.

— А станут ребята уходить с завода или нет, — говорил между тем Мусавиров, — то это, на мой взгляд, чисто психологическая сторона дела. Правда, это тоже важно, — добавил он.

— Убегать, пожалуй, не станут, — нерешительно сказал Варакосов.

— У меня вон ребята сами требуют двухсменной работы, — сказал Панкратов, — капитан в особенности. Чувствуется твое влияние, Георгий Степанович, а?

— Да-да, — равнодушно сказал Галкин, — пожалуй.

— Надо подождать, — сказал Рустем, — надо подождать, Георгий Степанович, пока еще одну группу не обучим в Славянске. Вас же министерство не торопит? И ругать не станут, если мы повременим.

— Но если мы повременим, то экспериментального цеха не будет, — веско сказал Оптимист, и Мусавиров качнул головой.

— Если удачно перейдем на полную нагрузку печи, ругать не станут, — сказал Пессимист, глядя перед собой в стол. — И тогда будет экспериментальный цех. Давайте по существу…

— Вот именно! — воскликнул Оптимист, но перехватил строгий взгляд Мусавирова и смолк.

— У меня вот какие данные и вот какие соображения. — Пессимист вынул бумаги из папки и стал докладывать, сколько ребят можно будет перевести с других участков к печи и по сколько часов придется перерабатывать поначалу, пока все не устроится, старшим обжигальщикам и тем ребятам, что имеют опыт.

— А ребят можно обучать и у нас, — сказал Мусавиров, — нечего возить за тридевять земель, надо свою базу создавать. Да она и есть, своя база.

— База-то, пожалуй, хреновая, — сказал Варакосов.

РУСТЕМ: Несколько и разумных, и всяких голов озабочены одним делом, и его надо решить, и ты знаешь, что в случае неудачи не тебе расхлебывать кашу. Но ты берись за дело вместе с другими, так, будто кивать потом будет не на кого и расхлебывать кашу будешь именно ты… Вот тогда ты почувствуешь, что такое ответственность!

Н-да, ясно, почувствуешь, если т е б е отвечать. А если Галкину или Варакосову, или Мусавирову, или одному из очкариков?..

Разум — отличная штука. В твоем возрасте, парень, человек должен иметь здравый разум, но и о своем сердце ты должен знать чуть побольше, чем то, что оно перекачивает фантастическое количество литров крови…

Он внятно и, пожалуй, чрезмерно громко сказал:

— Георгий Степанович, я считаю, что переход на трехсменную работу дело реальное.

— Реальное, — оживился Галкин, — и тогда реальностью станет второй цех, все наше… да что уж вы — разве же вы не думаете о том же!

Я думаю о том же. Верю. Пусть я ошибусь потом. Но сперва я хочу поверить. А потом пусть я ошибусь.

— Но мы собрались не для того, чтобы кто-то один заявлял: я считаю, — сказал Оптимист.

Рустем проследил, куда сверкнули очки Оптимиста, и увидел недовольное лицо главного инженера.

— Мы собрались, чтобы услышать мнение каждого, — резким голосом сказал Мусавиров.

— Вот именно! — одобрительно засмеялся Пессимист, и очки его насмешливо посветили не то в сторону своего коллеги-очкарика, не то в сторону главного; инженера.

Совещание решило дать туннельной печи полную: нагрузку.

Только Варакосов качал головой и говорил:

— Дело-то, конечно, нужное…

Когда Рустем с Панкратовым вышли из проходной, была ночь. Звезды мерцали над степью, над заводом и городом. Теплая пахучая тишина стояла над бурьянным пустырем, за нею скорее угадывался, чем слышался, шелест бегучей речной воды.

— Пива хочется, — сказал Панкратов. — Засиделись, павильон в саду закрыт.

— Не понял я сегодня ни черта, — сказал Рустем. — Чего он защищал так директора? Боится, может?

— Жизнь и без того сложна, а ты еще усложняешь, — посмеялся Панкратов. — Ведь легче предположить гораздо более возможное: всякое бывает в жизни, а потом люди бережней относятся друг к другу. И на хрена тогда твое честное чувство мести.

— Проще — лучше?

— Не желаю философствовать, — решительно сказал Панкратов, — а предположить могу, что и не забыл Степаныч ничего и башку бы ему не прочь снести. Только не двужильный все-таки он человек. Забот у него — во как!