Рустам Валеев - Земля городов

С третьего этажа гостиницы в полевой бинокль смотрел я на северо-запад. Взгляд мой проносился над впадинами между пологих крыш, над мерцающей речкой и влажными лужайками — к потемневшим холмам и свежим гребням рыжеватой земли. Крохотные самосвалы, вытянув осунувшиеся капоты, тащили рыжеватую крохотную свою кладь. Трубы эстакад, краны и скреперы мелко, почти хрупко рисовались на бледно-синем просторе, усиливая во мне чувство воспарения. «Как смелый житель неба, он к солнцу воспарит…»

Я отнял бинокль от глаз, взгляд мой заволокся, невольно потупился, и неисповедимой, извивистой дорожкой памяти явились строки:

А ведь прежде как будто не знал этих стихов, странно, подумалось мне.

Когда я вернулся в нашу комнату, маленькой представилась она, и даже тяжеловесный камин с крупными изразцами казался теперь скромным камельком. Четыре допотопных кровати с полированными шарами на спинках стояли вдоль стены унылым строем. Моя же кровать стояла в алькове, и там же громоздились наши чемоданы. Отсыревшие углы комнаты отдавали дремучей затхлостью и холодом. Ангелы оскорбленно глядели с высоты лепного потолка, жалобно корчились, когда в приоткрытую балконную дверь врывался ветерок, тасуя смутные облачка теней и света предвечерья.

Я сел к столу, на котором лежало написанное утром письмо. Писал я Деле — простыми, даже скучными словами, чураясь всякой романтики, пытаясь сказать о жизни, новой для меня жизни, скупо и всерьез. Однако все боялся отпугнуть Делю прежним, не улегшимся еще восторгом и медлил запечатать письмо в конверт.

В нежные звуки вечера вкатилось басовитое мычание коров, а ветерок дохнул запахами чабреца и полыни, молока и коровьих лепешек. Мелодичные голоса женщин звали своих буренок. Я вышел на балкон и увидел стадо, над стадом белую пыль, а в пыли качалось и плыло трубное мычание. Узорное железо балконной ограды казалось вырисованным плавным и затейливым колебанием пыли.

Напротив — домик аптекаря Бауэра напоминал лубочную картинку. Некогда там жил невзрачный костлявый человечек, но тогда он казался мне красивым — с козлиной бородкой, сплюснутой с боков рыжеволосой головкой, необычайной худобой он выглядел изысканно в сравнении с коренастыми грубыми горожанами. Зареванного, измученного зубной болью, вел меня однажды отец в поликлинику. Когда мы проходили мимо этого домика, на парадное крылечко вышел Бауэр, и отец вдруг смешался, дернул меня за руку и проговорил, обращаясь к аптекарю: «Вот видите?..» — «Вижу, вижу», — усмехнулся тот. За ним закрывала дверь толстая почтенная женщина, из-за ее юбок выглядывал мордастый пес-урод, который, впрочем, тоже казался изысканным в сравнении с голенастыми крепкими городскими дворнягами. «Что о нас подумает Иван Станиславыч!» — с укором и страданием прошептал отец.

…Навстречу стаду, гудя и фыркая, продвигался «газик». Из него выскочил Салтыков и, похлопывая по коровьим бокам, направился к подъезду гостиницы. Он поднял весело оскаленное лицо и помахал мне рукой. Я вернулся к столу, чтобы прибрать свои листочки.

Салтыков ворвался, простирая за собой серую болонью, печатая по полу следы пропыленными штиблетами. Его прямые светло-русые волосы, зачесанные ото лба, казались сейчас еще светлей, может быть, все от той же пыли.

— Мы прислали шесть вместительных палаток, — сказал Салтыков. — В них-то я и размещу свои службы.

— Пестерев мечтал о вагончиках, — сказал я.

— Вагончики только для жилья, В среднем в день мы принимаем семь-восемь человек. Десятки людей квартируют в окрестных деревнях. Кстати, прекрасный выход подсказал нам тогда Халиков. Но осенние дожди размоют дороги, надо переселять людей поближе к стройке.

Я сказал со вздохом:

— Если и ты переберешься в палатку или вагончик, то меня, пожалуй, выживут из алькова.

Он засмеялся. Гостиничным номером я располагал только благодаря ему. Другие корреспонденты, даже столичные, обходились углом в конторках или устраивались на постой к горожанам.

— Ты угадал, — сказал он, — буду переселяться в вагончик. Сегодня на профсоюзной конференции мне задали вопрос: а где вы сами-то живете?