Михаил Никулин: Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

По обе стороны от атамана сидели Аполлон и Степан, древний старик с окладистой бородой, одетый в темно-синий мундир с серебряными галунами на воротнике и рукавах.

Подальше разместились по лавкам и табуретам менее зажиточные казаки.

В горнице непринужденно разговаривали, посмеивались.

Поднявшись, атаман постучал ладонью по столу, и наступила тишина.

— Вот что, — сказал он, расправляя русые, пушистые усы. — Общество собрал не зря. Зря никогда не собирал. — И самодовольно усмехнулся.

— Зря и не надо, — заметил кто-то сзади.

Атаман гордо выпрямился, воспринимая это замечание, как похвалу.

— Не буду зря собирать!.. Теперь к делу. А дело немалое и важное. В Зыковом логу у нас нету пруда, а пруд там нужен. Стало быть, надо запрудить. Тут крути не крути, а прудить надо…

Стоя напротив стола, рыжий широкоплечий старик Матвей Кондратьевич внимательно слушал атамана, и внимание его росло с каждой секундой. Это было заметно по тому, как большой рот его с каждой секундой открывался все шире и шире, а круглая лысина покрывалась каплями пота. Рябое и красное лицо Матвея, похожее на обожженный кирпич, из простоватого становилось все более упрямым и злым. Щуря желтые глаза, он переводил их с атамана на Аполлона, а затем на Степана.

— Польза всем, явная польза всем от того, что запрудим, — продолжал атаман.

Матвей не выдержал и, улыбнувшись недоброй улыбкой, заметил:

— Постой, атаман… Ты за кого нас принимаешь?

— Как за кого? — строго удивился атаман, понимая, что Матвей разгадал его хитрость.

— За дураков считаешь! — решительно заявил Матвей и склонил лысую голову.

Наступила неловкая тишина.

— За дураков, — повторил он. — Аполлону и Степану нужен пруд, у них там участки… Выходит, что мы им эту самую… жареную прямо со сковороды да в рот?.. Животы у них заболят.

— Ты сам так умно придумал, атаман, или тебе разжевали и в рот положили? — поддержал Матвея Андрей Зыков, сухощавый и стройный казак.

— Ты за меня не думал! — бледнея, бросил атаман.

— За тебя подумали Аполлон и Степан, — хладнокровно возразил Зыков, ероша курчавый, черный, с легкой проседью чуб.

Опять наступило молчание, которое на этот раз нарушил Федор Ковалев, одутловатый, грузный казак, слывший за придурковатого, но в то же время хитрого и упрямого человека.

— Атаман, дозволь мне раскланяться. Передавай поклон нашим, ежели увидишь своих! — густым басом заметил он и поклонился, намереваясь покинуть общество.

В горнице засмеялись. И только Аполлон и Степан сидели молча.

Осмеянный атаман потерял самообладание.

— Я прикажу — и будете прудить! — крикнул он, и его серьга из царского пятиалтынного часто закачалась.

— Не прикажешь! — поднимая голову, громко ответил Матвей.

— А вот прикажу!

Молчание.

— Атаман имеет право приказать, — коротко пояснил Степан, расправляя бороду.

— Не имеет! — гаркнул Ковалев.

— Приказывай жене, когда надо, а на обществе нужно мнения слушать…

— Пруди сам, атаман, со Степаном и Аполлоном, — крикнул Андрей Зыков.

— Все будете прудить! — взмахнув кулаком и стараясь перекричать непокорных, бросил в толпу атаман.

— Не будем!

— Жене укажи на застежки, а не нам!

Крик возрастал. Брань, сквернословие наполнили горницу. Атаман, стуча по столу кулаком, грозил составить протокол, но и это не действовало. Наконец он вынужден был прибегнуть к последнему средству. Подняв над головой кулак, он крикнул:

— Тише! — и угрожающе указал на царские портреты, висевшие на стенах. — Не видите, кто там?.. Ослепли? Царские лики вас слушают. Под суд отдам за оскорбление их императорских величеств.

Да, атаману удалось найти способ укротить людей. Взглянув на портреты царей, Матвей, нарушив тишину, длившуюся несколько секунд, умиротворенно посоветовал:

— Придется во двор выйти.

— На дворе просторней!

— Выноси стол на двор!

— На двор, а то в горнице царские лики мешают высказаться! — крикнул Федор Ковалев.

Дружный гогот огласил горницу.

Пока выносили стол, скамьи и табуретки, старики, выйдя из комнаты, разбрелись по двору. Аполлон и Степан, захватив с собой Матвея Кондратьевича, чернобородого старика Обнизова и седоусого казака Мирона Орлова, прошли за ворота.

Удалившись на середину пыльной, широкой улицы, они остановились. Аполлон, оказавшись в середине этой маленькой кучки, схватил Матвея за пуговицу пиджака и нравоучительно зашептал:

— Знытца, понять не могу, чего ты ревешь, как зверь? «Не надо, не надо!» Знытца, бестолочь ты, и все. Надо тебе земли в Зыкове — возьми у меня по своей цене. Возьми десяток десятин, а Обнизову и Мирону Орлову Степан уступит по пяти десятин… Знытца, постановим: рабочих посылать с души, а не с рогатой скотиняки… И выйдет, что не горела и не болела, а померла. Вы же ревете с дурна ума…