Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

— Нынче стучите тихо, как шкодливые, — заметила она, звякнула засовом и снова кинулась в постель. — Лампа на лавке, а еда на загнетке, — сказала она уж из-под одеяла, которым накрылась с головой.

Но, пролежав несколько минут, подумала: «Почему это не слышно, чтобы они раздевались? Почему не слышно, чтобы усаживались за стол?.. А может, я не им открыла?»

Испуг и недоброе предчувствие обдали Наташку холодом, как ледяной водой. Она отшвырнула от себя одеяло, но в ту же секунду снова рывком натянула его до самой шеи, и здесь, у подбородка, держала за край туго сжатыми пальцами.

— Гришка Степанов?.. Так это я тебя впустила? — испуганно и тихо заговорила она. — Да ты что — с ума сошел? Наши, Ваня и свекор, вот-вот должны нагрянуть… Уходи, уходи, гость непрошенный! Уходи, а то заору, что и мертвые всполошатся!

А Гришка Степанов уже зажег лампу и поставил ее на подоконник, поближе к кровати, чтобы свет падал на Наташку, и с усмешкой любовался ею.

— Муженек и свекор не нагрянут. Все уехали, кроме Сергеева — Аполлонова постояльца… — И он в двух словах рассказал, где теперь, по его соображениям, находится обоз с хлебом. — Я и так-то чересчур пуглив: мог бы часиков в двенадцать пожаловать к тебе, а пришел вот почти в два. Знаешь сама, порядки в хуторе такие, что Гришке Степанову и в любовностях надо быть с оглядкой…

Наташка молчала, она все еще не могла поверить ни в то, что перед ней стоял Гришка, ни в его слова, хотя Гришка был похож на себя, как один глаз на другой: немного конопатый крепкий нос, рассыпающиеся рыжеватые волосы, ресницы такие светлые на концах, будто их нарочно подбелили, — все, как два года назад!

От Забродинского хутора, словно две большие поющие птицы, высоко над крышей пронеслись два удара в колокол. Наташка вздохнула, поверив, что муж и свекор где-то далеко от хутора, иначе Гришка ни за что не осмелился бы зайти к ней. Испуг, душевное замешательство стали проходить, а тоска, сдавившая сердце, ощущалась все ясней.

— Если я тебе не по душе, могу, конечно, той же стежкой в обратную сторону, — сказал Гришка и для виду потянулся за шапкой, торчавшей из-за красного кушака, стянувшего легкий дубленый полушубок.

— Стежка-та уже позаросла травой да снегом ее замело, — сказала Наташка, глядя на Гришку так, будто он стоял необычайно далеко от нее.

— Загорелось тут вот, — показал он рукой на сердце. — Так загорелось, что подошвами сапог я нащупал стежку к тебе.

— А чего усмехаешься?

— Да я и не собирался тут слезы пускать… Ты — живая, здоровая. Порадуюсь и уйду…

— Не такой ты, чтобы малым удовольствоваться.

Но Гришка не захотел слушать, а продолжал высказывать свои мысли:

— Уйду и дорогой буду думать: может, больше с ней не свижусь?.. А расставались неладно, даже не посадила…

— Садись, только на самый краюшек, — сказала Наташка и опять вздохнула.

— Второй раз… О чем это ты?

— О том… Лучше, если б ты не приходил.

— Это ты в первый раз об этом вздохнула, а сейчас о чем?

Наташка долго молчала, а Гришка с терпением, которого у него раньше было очень мало, ждал ответа.

— Сердце мучается, что нельзя из двоих слепить одного… Взяла б я от Вани его доброту, а от тебя бы силу и лихость…

— А что из моего матерьяла на отброс пошло бы? — скупо усмехнулся Гришка.

— Настырность и жадность…

Гришка давно уже смотрел на стоявший около лампы винтовочный патрон, тот самый, который Наташка несколько часов назад нашла в кармане Петькиных штанов и поставила сюда, чтобы отдать свекру.

— Настырность и жадность вот этим из нас вышибать будут, — указал он на патрон. — Может, этот как раз и угораздит по моей башке… Ну, да не об этом речь. Я захотел быть только с тобой. Какой есть, такого или принимай, или прогоняй! — и с присущей ему решительностью, он с силой схватил ее за руку повыше кисти, а свою костистую щеку плотно прижал к ее щеке.

— Пусти, хоть пологом-то закроюсь от Петьки, — глухо проговорила Наташка и, натянув полог, прикрутила лампу.

Сначала Наташка была почти убеждена, что, приняв Гришку Степанова, никакого особого преступления не сделала. Она считала, что осудить ее за это мог только Ванька. Но Ванька сам виноват — забывает про свою веселую и ласковую жену. А Гришка даже по такому времени рискнул побыть с нею, а там хоть трава не расти!

Гришка настойчиво спрашивал:

— Можешь еще крепче поцеловать?

И Наташка целовала еще крепче.

Нетерпеливое, томящее желание ласки у Наташки прошло, и она сразу же вспомнила про Ваньку. Представилось, что он уже вернулся из поездки с обозом и уже узнал, что Гришка побывал у нее в гостях. В мыслях Наташка смело спорила с мужем о том, кто из них больше виноват в случившемся. Она ждала момента, чтобы наедине объясниться с мужем… Но Ванька оказывался то в окружении людей, пришедших по делам в совет, то в школе выслушивал нужды учителей, то с активистами ходил по кулацким дворам, то выезжал на борьбу с бандитами, то снова отправлялся с хлебным обозом в холодную и опасную дорогу…