Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия

— Что вас заставило пойти на предательство?

Медовиков молчал.

— Отвечайте!

Опустив глаза в землю, тот глухо начал:

— Одно время я был арестован и сидел в колчаковской тюрьме. Оттуда меня выпустили под расписку работать для контрразведки.

— Что вам обещали за это?

Медовиков замялся.

— После ликвидации вашего отряда я должен был занять место начальника колчаковской милиции.

— И пороть крестьян? — сдерживая себя, спросил Русаков.

— Да, уж всыпал бы вам, — злобно ответил Медовиков.

Партизаны подвинулись ближе:

— Колчаковская гнида! Еще грозить вздумал?!

Шум нарастал.

Григорий Иванович повысил голос:

— Если бы стоны людей, умирающих в казематах Колчака, соединить в один звук, от него содрогнулась бы земля. Будем же и мы беспощадны к своим врагам!

Повернувшись к Батурину, командир произнес:

— Приказываю именем революции расстрелять предателя!

Когда за лагерем раздался дружный залп, Григорий Иванович подошел к лежавшему Дороне, приподнял его голову и долго смотрел на осунувшееся лицо.

Зять Фирсовых сколачивал в Омске вместе с иностранцами новое акционерное общество по добыче руды в горном Алтае. Пытался он втянуть в это дело и Никиту, но старик заупрямился.

— Мне и в Зауралье дел хватит. Мельницы надо налаживать, да и с твоим консервным заводом хлопот немало. Одни ведь стены остались от пожара. Сергей живет там безвыездно. А насчет алтайской руды — уволь, в небе журавлей ловить не привык… Мыльные пузыри пускайте со своими англичанами среди сибирских промышленников.

Тегерсен вздохнул.

— Завод в Зауральске нерентабельный, машин плёх.

— Сам ты, прости господи, плёх, — махнул рукой Никита и отрезал: — В алтайское дело я вам ни копейки не дам! Завязнешь в долгах, вытаскивать не буду!

Огорченный Тегерсен направился на половину Василисы Терентьевны. Старушка долго расспрашивала о дочери.

— Чтобы приехать вместе? — вздохнула она. — Стосковалась я по ней.

— Агния Никитична просила передать вам поклон, как это сказывайт, — Тегерсен наморщил лоб, — забы-вайт…

— Может, сказала: передай матушке земной поклон?

— Да, да, — обрадованно закивал он головой.

Василиса Терентьевна постарела. Щеки стали дряблые, глаза ввалились. Еще в начале лета, перебирая в сундуке вещи Андрея, нашла студенческую фотографию. Опустившись на колени, долго смотрела на дорогие черты и не заметила, как вошел Никита.

— На Андрюшку смотришь, большевика! — зашипел он, разрывая портрет сына.

Вскочив на ноги, Василиса Терентьевна что есть силы толкнула Никиту и, схватив половинки фотографии, гневно крикнула:

— Андрюшку тебе у меня не отнять! — и вновь опустилась перед раскрытым сундуком. — Андрюшенька, сынок, если бы ты знал, какую муку терплю я в этом доме! — припав к сундуку, заплакала.

— Завыла! Ежели Андрюшка идет против меня, может он называться моим сыном?

Василиса подняла голову и первый раз в жизни заговорила с Никитой твердо:

— Какой бы ни был он, а моя плоть, — захлопнув крышку сундука, она повернула ключ.

Никита поспешно вышел из комнаты.

Недавно Василиса Терентьевна зашла по делу к квартиранту Охоровичу, чешскому офицеру, и заметила на столе перчатку Элеоноры Сажней. Старая женщина вернулась к себе и долго сидела в раздумье у окна.

«Как бы беды не было: характер у Сергея горячий. А той «сударке» что еще надо? Живет в полном довольстве, как у Христа за пазухой».

Тревога Василисы Терентьевны оказалась не напрасной. Ночью неожиданно вернулся Сергей из Зауральска. Услышав в коридоре приглушенный смех Элеоноры и голос Охоровича, Сергей рванул дверь. Певица сидела на коленях у чешского офицера и, прижав его голову к своей щеке, тихо смеялась. Увидев на пороге Сергея, испуганно вскрикнула и соскочила.

Сергей постоял с минуту у порога и, опустив голову, вышел. На утро он распорядился запрячь лошадь в тарантас и спокойно постучался в комнату певицы.

— Съездить в лес хочу, решил отдохнуть от зауральских дел. У тебя нет настроения прокатиться со мной?

Элеонора приблизилась к Сергею и, пытаясь его обнять, спросила:

— Ты на меня не сердишься?

Сергей отстранил ее, сдвинул брови.

— Не будем об этом говорить.

Июльское солнце яркими полосами лежало среди деревьев, освещая густой папоротник и росший в низинах багульник. Воздух насыщен запахом смолы.

Сергей был угрюм. Доехав до бора, он повернул лошадь, удаляясь все дальше от дороги. От толчков тарантас бросало в стороны, но, не обращая внимания на пеньки и кустарник, ветви которого порой хлестали по лицу, Сергей прямиком продолжал удаляться в лесную глухомань.