Георгий Вайнер: Бес в ребро

– А если поконкретнее? – попросил он.

– Поконкретнее пусть лучше Ира тебе доложит…

Сбивчиво, торопясь и волнуясь, я начала рассказывать историю драки Ларионова со Шкурдюком. Лицо у Кравченко было непроницаемое, он ничем не выдавал своего отношения к рассказу. То ли потому, что он не перебивал меня и внимательно слушал, то ли потому, что сама я постепенно собиралась, как спортсмен в бою, но говорила я все спокойнее, увереннее и, как мне казалось, все более убедительно. Прокурор дослушал и спросил:

– А почему вы думаете, что Бурмистров вел следствие тенденциозно?

– Ему не составляет никакого труда убедиться в том, что Шкурдюк, Чагин и Поручиков всё врут. Таксист Глухоманов подтверждает, что Ларионов занял такси и опровергает тем самым их показания, будто Ларионов пристал к ним первым. А таксист действительно человек объективный…

Я достала из сумки и положила перед Кравченко заявление Глухоманова.

– Он очевидец того, как Шкурдюк плюнул в лицо Ларионову и, таким образом, спровоцировал драку. Надежда Еловацкая, продававшая цветы, говорит, что после плевка Ларионов схватил за грудки Шкурдюка, еще не успев его ударить, а Чагин нанес ему сзади удар по голове бутылкой. А когда Ларионов пошел на Чагина, тот выставил отколотую бутылку с явным намерением или угрозой его изуродовать. Они скрывают до сих пор, что на месте происшествия была Рита Терёшкина, которая вообще, так-сказать, придает особый смысл всему собранию. Поручиков…

– Так-так-так, интересно, – перебил Кравченко. – Следствие не предприняло мер к розыску Терёшкиной?

– Нет, я нашла ее сама, – сказала я. – Собственно, Бурмистров и арестовал Ларионова после того, как я установила личность Глухоманова и мы стали требовать розыска Терёшкиной…

– Так, с этим пока ясно. Какие у вас еще есть соображения? – спросил Кравченко.

– Достаточно изъять журнал регистрации рабочего времени в АПУ, и будет ясно, что в тот момент, когда они были в ресторане, Поручиков записан присутствующим на исполкоме. И это врут, они всё врут! Да таких противоречий полно.

– Для характера драки, в общем-то, и не важно, были они в ресторане, в такси или на исполкоме, – заметил Кравченко. -

Я запальчиво перебила:

– Нет, мне кажется это важным – я говорю о том, что они в принципе не вызывают доверия, поскольку все, что они говорят, они врут! Но следователю Бурмистрову выгоднее не замечать этого, лучше быть ему бюрократом, чем откровенным мерзавцем…

Прокурор сдержанно усмехнулся:

– Ну, что поделать, бюрократов у нас так много, что иногда удобнее действительно выглядеть нерадивым работником.

Старик, сидевший молча, сказал:

– В первом правовом уставе России – в Регламентах Петра 1 – сказано, что если канцелярский служитель не справляет должность добросовестно, он должен быть повешен за ребро на крюк…

Прокурор засмеялся:

– О-о-о, боюсь, что если бы у нас восстановили столь радикальные меры, крюков металлических не хватило…

Потом резко оборвал смех:

– Когда это произошло?

– Двадцать второго сентября.

– Н-да. А чего же вы раньше-то не обратились? – спросил он Старика.

Дед усмехнулся:

– Борис, ты стал большой начальник, а я знаю точно, что к начальству нельзя обращаться дважды.

– Вы, Герасим Николаевич, дипломат, – покачал головой Кравченко. – Ну, что я вам могу обещать? Сегодня же истребую дело и поставлю на контроль. Все сообщенные вами сведения будут тщательно проверены. Я полагаю, что можно будет, если все подтвердится, изменить Ларионову меру пресечения на подписку о невыезде и постепенно все это дело спустить на тормозах.

Мы удивленно воззрились на него.

– Мы же ведь не жулика из тюрьмы вызволяем, – сказала я. – Почему же на тормозах? Он бился за свое достоинство. А я хотела справедливости.

Прокурор тяжело вздохнул:

– Вы уверены, что я, поверив вам, могу одним росчерком пера наказать порок и восславить добро. В жизни это все гораздо тяжелее. Я думаю, мне тут Бурмистров расскажет, кто на него выходил. Но надеюсь, впрочем, что справедливость нам восстановить удастся. Только не надо торопить ее, эту справедливость, вы уж мне поверьте. Нелегко мне с Барабановым возиться. Я на одной ноге стою, деревянной, а он всеми четырьмя упирается. Ничего, эти вопросы будем решать не спеша. Я верю – все будет хорошо…

На улице я спросила у Старика:

– Ну, что думаешь?

Он бессильно развел руками:

– Нет темноты более совершенной, чем темнота предрассветная…