Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар

— Иван Евдокимович, вот я! Не минуйте меня. — И, принимая шляпу, пальто от него и косыночку и пальто от Анны, старичок, умиленно глядя на академика, сказал: — К нам, значит, пожаловали. Видите, после войны все еще временно здесь ютимся: достраивают новый. Ну, хоромы целые!

На академика Ивана Евдокимовича Бахарева смотрели зрители с балкона, из лож, с соседних мест, когда он вместе с Анной сел в третьем ряду. Но так было первые минуты. Потом… потом вдруг взоры всех устремились на нее — на Анну Арбузину.

— Аннушка! Все на тебя смотрят, — шепнул Иван Евдокимович.

— На вас… на тебя, — еле слышно произнесла она и, краснея, потупилась: еще никак не выходило у нее при людях: «ты», «тебя».

А он продолжал:

— Ты самая красивая… Парикмахер? Он что из вашего брата делает? Возьми вон деревянное яблоко — покрашено, аккуратненькое, а кушать его не будешь. Так уж лучше — натуральное. Ты — натуральная.

Она поняла: «натуральная» — значит, хорошо, и потому незаметно от всех пожала его руку выше кисти и что-то хотела было сказать, но занавес поднялся, и на сцене началось действие…

Шла «Летучая мышь».

Анне нравилось и то, как играли, как пели, как танцевали молодые актеры, актрисы, и она временами наклонялась к Ивану Евдокимовичу, шептала:

— Вот какие вы, муженьки… уж красивая, красивая жена, а муженька-попрыгунчика потянуло к другой…

— На то он и попрыгунчик… были, есть и будут, — отвечал он.

В антракте Иван Евдокимович, ведя под руку Анну, гордясь ею, вышел вместе с ней в фойе и тут снова подметил, что взоры всех обращены на нее.

«Не выгляжу ли я около нее, как старый пень около рябины, украшенной гроздьями ягод?» — подумал он и было загрустил, но в эту минуту на него налетел юркий, как стриж, сухонький человек в потертом пиджачке, засаленном галстучке и воскликнул:

— Так и есть! Здесь вы, Иван Евдокимович. Слышал, завтра уезжаете и к нам больше не зайдете. И я — в театр. Думаю, там встречу нашего академика… и доспорим. Так вот, распекли вы работников опорного. А не поспешили, Иван Евдокимович, с выводами?.. Распекать, конечно, положено, но выводы?..

Академик молчал, и Анна почувствовала, как его рука, поддерживающая ее за локоть задрожала.

— Да, — идя в ногу с академиком, продолжал налетевший человек. — Вы ведь прекрасно знаете, Иван Евдокимович, что словом можете убить человека: вы — непререкаемый авторитет.

— Желал бы я иметь у себя в запасе сотняжку таких слов, которыми кое-кого поубивать бы. К сожалению, таких слов у меня нет.

— Резко, но в вашем характере. Однако я, как главный агроном области, другого мнения о работниках Светлого опорного пункта. Это, знаете ли, мученики.

— Судя по их лицам, далеко не мученики. Ничего себе личики… Да оно иначе и не может быть с баранинки да арбузов. Познакомьтесь, Якутов. Моя жена, — заметив вопросительный взгляд собеседника, сказал Иван Евдокимович.

Анна вспыхнула, потому что впервые услышала слова «моя жена», а Якутову показалось — она вспыхнула оттого, что он протянул ей руку.

«Ничего бабец», — заключил он про себя.

«Жена. Жена», — мелькало в уме у Анны это радостное и большое слово. Оно с каждой секундой все росло и росло, переполняя ее всю тем чувством материнства, каким она была переполнена, когда ходила сыном Петром. Нет, это чувство гораздо больше того, прежнего. Может быть, потому, что последнее. «Да нет, — твердила она мысленно. — Я нарожу ему… если он захочет, и сына, и дочь, и еще сына…»

— Ведь вы, Иван Евдокимович, — говорил Якутов, идя теперь рядом с Анной, стараясь костлявым локтем прикоснуться к ней, пытаясь ухаживать в надежде, что она воздействует на своего неугомонного академика. «Конечно, прибрала его к рукам, как куренка: еще бы, такая пышная бабочка», — думал он и продолжал: — Вы, Иван Евдокимович, всего не успели рассмотреть на опорном пункте. Вы в лесопосадку внесли политику.

— Политика, на мой взгляд, сударь, — сердито забурчал академик, — это народный интерес. Лес, говорите, вырастили? А кому нужен их лес? Колхозу ведь не могут рекомендовать такую посадку? Не могут! Стало быть, идут вразрез с политикой партии, народа. А вы — политика, политика. Трактор в нашей стране тоже делает политику. Кому его передать? Кулаку — одна политика, МТС — другая. Удивляюсь, как это вас с такими мыслишками терпят: вишь ты, вырастил за двадцать пять лет поганый гриб — Светлый опорный пункт, да еще защищает, да еще в политику лезет.

Якутов сжался и стал походить на захудалого галчонка, однако продолжал наскакивать: