Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар

Пленум обкома партии открылся в субботу, ровно в двенадцать часов дня. К этому времени небольшой зал с боковыми ярусами был уже переполнен. Первые ряды заняли члены пленума, дальше и ярусы — гости: заведующие отделами обкома, горкома, директора крупных заводов, фабрик, институтов. Перед началом заседания люди толпились в коридорах, около раздевалки: одни — ожидали чего-то необычайного, другие — меланхолически заявляли:

— Как и в прошлый раз, прослушаем «всеобъемлющий».

— Сколько на «всеобъемлющий» понадобится нашему первачу?

— Как всегда, часа четыре.

— Ох, любит: дай десять часов — десять прокалякает.

— А ведь какой был! Какой был, — с сожалением вздыхал кто-то.

Акима Морева все это вместе взятое, особенно слова «какой был», кольнуло: он понял, что к Малинову у участников пленума двоякое отношение. С одной стороны, его уважали, ценили за проявленный героизм в годы войны, с другой — подсмеивались над ним, называли «головой», «первачом», или с сожалением произносили: «А ведь какой был».

«Страшно, когда о тебе так будут говорить: «Какой был». Да что же это он, Малинов? Оглох?» — подумал он и вдруг услышал, как кто-то сказал:

— Увертыш. Я с ним вместе институт кончал, так мы его все там так и звали «увертыш»: и от занятий и от экзаменов увертывался, а с трибуны соловьем заливался.

Аким Морев обернулся и увидел Николая Кораблева, Ларина и Ивана Евдокимовича.

— Потому он меня и недолюбливает: знает; не забыл я кличку, — говорил Ларин, уже заметив Акима Морева. — Подходите. Подходите, Аким Петрович. Вступайте в наш курень.

Но в эту секунду к Акиму Мореву подскочил Петин и таинственно шепнул:

— Семен Павлович вас зовет.

— Где он?

— В той комнате.

Аким Морев отворил дверь комнаты, намереваясь войти, но навстречу во главе с Малиновым уже шли члены бюро обкома.

— Ищем тебя, Аким Петрович. Ты уж не жури нас — не ухаживаем: не гость, а свой. Айда в президиум.

— Я не член бюро. Побуду в зале, как и все.

— В демократию играете? — сказал Малинов, прижимая локтем папку с докладом так, словно кто норовил вырвать ее у него.

В зале, в третьем ряду, сидели Ларин, Николай Кораблев, Иван Евдокимович. Аким Морев подошел к ним:

— Примите меня…

За столом президиума расселись члены бюро обкома. Среди них — председатель облисполкома Опарин, небольшого роста, с крепкими зубами, улыбающийся, видимо весельчак и неунывала. Рядом с ним — человек с пестрым лицом. Оно у него пестрое, тощее, нос и подбородок заострены, вытянуты, из-под пенсне поблескивают крупные белесые глаза.

Аким Морев спросил Ларина:

— Кто это, в пенсне?

— Сухожилии. Второй секретарь горкома. Первым числится Малинов.

По другую сторону Опарина сидит тоже любопытной внешности человек: волосы и брови у него мочального цвета — таких в деревнях называют сивыми, — лоб высокий и какой-то квадратный.

— А это кто? — спросил Аким Морев.

— Пухов. Секретарь обкома по промышленности. Недавно прислан из Ленинграда. Умница, — пояснил Николай Кораблев.

Аким Морев начал было разглядывать других членов бюро, намереваясь расспросить о каждом, но тут поднялся Малинов и, подойдя к трибуне с таким видом, словно говорил: «Нам это позволено», — напыщенно-шумливо провозгласил:

— Слово имеет сам, — и развернул папку.

То тут, то там раздались аплодисменты. Это были аплодисменты явно для затравки, но бури не получилось, и Малинов, выразив на лице нечто вроде брезгливости, махнул рукой:

— Без шумихи. Пленум деловой.

Обычно на пленумах ставятся вопросы конкретные — о посевной, об уборочной, о состоянии промышленности, о кадрах, о пропаганде, о животноводстве. Малинов же раз в году делал, по его выражению, «установочный доклад».

— А я знаю, откуда он заедет, — нагнувшись к Акиму Мореву, шепнул Иван Евдокимович. — Обязательно с тысяча девятьсот сорок первого года, со дня войны.

— Вы что, тезисы читали?

— Два раза слышал его «установочный».

— Злой вы сегодня.

— Погодите, вы не такой еще злой будете. Ну, слушаем, — и академик глазами показал на Малинова.

— Еще в те дни, когда мы целиком и полностью были преданы мирному, я бы сказал, творческому труду, в те дни напал на нашу страну оголтелый враг, — возвестил Малинов, то оттопыривая, то вбирая толстые губы, а мешки под его глазами то набухали, то спадали. — И тогда мы… — продолжал он и поведал пленуму о том, как был разгромлен враг вообще, как разгромили его вот здесь, в Приволжске, какую роль при этом играл Комитет обороны, начальником штаба которого тогда был Малинов. На этом пункте он завяз и около часа восхвалял членов Комитета обороны, в том числе и себя. — Дисциплину! Мы установили такую жесткую дисциплину, — выкрикивал он, взмахивая кулаком, кидая в зал суровые взгляды, — такую дисциплину, что рабочий под градом пуль, при ураганной, несмолкаемой свирепой бомбежке, артиллерийском обстреле не покидал станка, не бросал порученного дела. Дисциплина! Что такое дисциплина в социалистическом государстве? — И тут секретарь обкома привел цитату. При других обстоятельствах она была бы уместна, но в данном случае — совсем некстати.