Федор Панфёров: Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

А когда все ораторы высказались, Опарин медленным шагом, держа «разинутые» ножницы, направился к красной ленте. Но не успел он перерезать ленту, как люди и степи содрогнулись: двадцать пушек ударили залпом. Потом еще и еще! Ох, уж этот Опарин!

Перерезанная лента затрепетала концами, и в этот же миг открылись створки сбросного сооружения. Вода из озера Чапура со всей яростью хлынула в канал и понеслась по направлению к озеру Дундук.

Из тысяч глоток вырвалось сначала «у-у», затем «ра-а-а» и вскоре соединилось в одно слово «ура». Люди кинулись следом за стремительным потоком…

Акиму Мореву тоже захотелось побежать вместе со всеми за потоком и из глубины души кричать «ура». Сдерживало его и положение в области и главным образом то, что отсюда видно во всем размахе торжество народа, победившего страшные и неожиданные капризы пустыни.

«Вот что победили! — мысленно воскликнул он, отыскивая глазами в толпе Елену и горячо желая глянуть ей в глубину глаз. — Ведь и ей, как и мне, как и всем, так же приятно переживать чувство победителя».

— Почему-то Елена Петровна не приехала, — сообщил академик.

И Аким Морев как-то весь обвис.

Скрылось солнце — быстро, будто кто медный пятак опустил в копилку.

В лиманах и на озерах, переговорив на ночь, стихли утки, только гуси все еще где-то плавали в черном небе, будто тренькая на клавишах — призывно, тревожно и даже насмешливо: «Улетаем! Улетаем!»

Так на степи пала ночь.

На боковинах плотины-дамбы вспыхнули костры, около которых в пляске мелькали людские фигурки и слышались песни, выкрики, сливающиеся в один бурный, оглушающий гул.

Вскоре свет прожекторов вонзился в темное небо, то изображая звезду, то делая надпись: «Слава советскому народу!» И тут же всюду взлетели ракеты. Они хлопали в вышине, рассыпая разноцветные искры, а строители канала и гости — все приветствовали пучки искр одобрительными криками.

Казалось, месяц, похожий на лимонный серпик, и тот дрожал.

— Ничего не понимаю, — крепко вцепляясь в руку Николая Кораблева, говорила Татьяна. — Фейерверк, костры, песни, прожекторы, гул пляски… Что это? Половецкий стан? Да разве он сравнится с тем, что мы видим сейчас! И какими красками все это передать, Коля, родной ты мой!

А часам к одиннадцати ночи в стороне Приволжска полнеба было охвачено заревом. Оно колыхалось, наседая на степи, играя отблесками в пересохших травах… и ползло, ползло, приближаясь к Чапурниковской плотине. И вот зарево пронеслось над озером, над каналом, над веселящимися людьми и побежало дальше, к Каспию.

— Что это? Что? Коля! — вскрикнула Татьяна, уже готовая кинуться к сыну, заснувшему в штаб-квартире.

— Напрасно беспокоишься, Татьяна: Опарин в городе мобилизовал все легковые машины, чтобы развезти по домам строителей канала. Эти машины и несутся прямо степью сюда, от их фар и зарево.

Следом за легковыми машинами примчались грузовые, переполненные связками бубликов — подарки для ребятишек. В самом деле, с чем вернутся строители домой? Мать без бубликов, отец без бубликов, девушка без бубликов, паренек без бубликов? Сами, значит, повеселились на канале, а нам, ребятишкам, что? Рожна на лопате?

Эге! Бублики!

Грузовики с бубликами остановились около становищ… И вот в свете прожекторов люди хлынули к легковым машинам, и со стороны казалось, что не люди двигаются от грузовиков, а сплошные бублики: каждый брал столько, сколько ему хотелось, сколько можно было нанизать вязок на вытянутые руки. А с передних сидений легковых машин выходили сопровождающие и спрашивали строителей:

— Куда вас доставить? Пожалуйста.

Ох, уж этот Опарин!

Часов в двенадцать ночи начался разъезд, и свет фар метнулся во все стороны…

Но Акима Морева не было ни на плотине, ни на становищах, и это встревожило не только Опарина, академика, Николая Кораблева, но и Татьяну. Своим женским сердцем она почувствовала, что он затосковал, и думала в раскаянии: «Напрасно я ему рассказала о своей встрече с Еленой».

Аким Морев действительно затосковал.

После открытия канала он долго смотрел на буйное гульбище народа, затем ушел в степь, побродил там, полагая, что тоска «уляжется», «успокоится», но людское веселье, разносившееся по степи, только еще больше растревожило его.

«Что ж? — думал он. — Всем радостно: канал открыт, пришла вода. Меня это тоже радует. Но разве у них только эта радость? Каждый любит. Каждый не одинок. А я? — и внезапно к нему пришла мысль: — Надо поехать к Елене. Сейчас же». — И он решительно направился в конюшню, где стоял и его конь.