Михаил Анчаров - Теория Невероятности

– Вы там не заснете случайно?

– Нет.

Видимо, голос у меня сонный. Потому что поэт жмет на тормоз. Велосипед замедляет ход и останавливается. Поэт упирается ногами в асфальт.

– Слезайте, – говорит он.

– Зачем?

Я слезаю. Поэт тоже. Я стою и хлопаю сонными глазами. Он берет с багажника свой плащ и перекидывает его на раму. Складывает его еще раз и делает из него подушку.

– Садитесь, – говорит он.

– Зачем вы это? Я не свалюсь. – Язык у меня заплетается.

– Живо!

Я усаживаюсь боком на раму. Поэт разгоняет велосипед и вскакивает в седло. Смотрит на часы.

– Полтора часа осталось, – говорит он. – Надо нажимать. Он нажимает.

– Вы не думайте, – говорю я. – Я не сплю, я думаю.

– Катя, помолчите, – говорит он. Он нажимает.

Я клюнула носом и толкнула его в грудь.

– Катя, – позвал он.

– А?

– Спите?

– Нет.

Небо над шоссе светлеет. Матовые фонари светят слабо. Влажное шоссе медленно ползет навстречу. Поэт устало крутит педали.

– Перекур, – сказал он.

Он соскакивает с велосипеда и помогает мне сойти. Отводит велосипед на обочину и кладет его в кювет. Я стою на шоссе и ежусь от утреннего холода.

– Идите сюда. Погрейтесь.

– Я не замерзла.

– Слушайте, не утомляйте меня. Я подхожу к нему. Он берет с велосипеда свой плащ, разворачивает его и, накинув мне на плечи, закутывает меня в плащ и обнимает. Я, конечно, замираю, но и не думаю сопротивляться. Просто я знаю, что ничего не будет. Мне сейчас кажется, что я знаю его тысячу лет и тысячу лет ничего не было и ничего не будет… Смотрю на него.

– Ну, курносая, – говорит он, – почему вы были такая грозная, когда стояли там в кино У касс?

Говорю первое, что приходит в голову:

– Я проиграла на соревнованиях. Хотя это тоже правда. Только маленькая. На несколько дней. Пусть считает, что у меня других огорчений нет. Так легче. Девочка проиграла на соревнованиях. И все.

– На каких?

– По художественной гимнастике. Заняла тринадцатое место.

– Дрожите. А говорите, не замерзли. Давайте-ка сюда плащ, – говорит он. Он раскутывает меня и говорит:

– А ну показывайте, чему вас учили… на художественной гимнастике.

– У меня тринадцатое место.

– Ничего. Вытерплю.

– Без музыки?

– Ничего. А вы мысленно.

Я выхожу на шоссе. Опять волнуюсь. Как на соревнованиях.

Я смотрю вверх, вспоминаю музыку. Потом я начинаю медленно кружиться и развожу руки.

Поэт закуривает, прикрывая огонек от ветра и смотрит. Пусть смотрит напоследок. Пусть смотрит, как в полной тишине посреди шоссе танцует девочка на высоких каблуках, которая заняла тринадцатое место по художественной гимнастике.

Только гравий чуть-чуть поскрипывает под моими ногами.

Потом я останавливаюсь и смотрю на поэта.

– Это произвольная программа, – говорю я. – Ну как?

– Идите сюда.

Я подхожу. Он накидывает на меня плащ.

– Закутайтесь, – говорит он. – Погрелись немножко?

– Да, – говорю я. – Ну как?

Он меня больше не обнимает. Стоит курит.

– В следующий раз займете первое место, – говорит он. – Я вам гарантирую… Особенно если в жюри будут сидеть поэты-неудачники. Ну, поехали. Остался час. Наденьте мой пиджак. Не спорьте. Мне жарко.

Я переодеваюсь в его пиджак. Из плаща он делает подушку.

Устраиваемся. Поехали.

– Вы кем хотите быть? Решили уже?

– Конечно, решила, – говорю я. – Астрофизиком… или портнихой… Нет, астрофизиком… А может быть, портнихой? Кем лучше?

– Не будете вы ни портнихой, ни астрофизиком, – говорит он, – а будете вы археологом и еще танцовщицей. И еще чьей-то Музой.

– Кем?!

– Повезло Володе, – говорит он. – Скажите, Катя, вы типичный представитель или не типичный?

– Какой представитель? – спрашиваю я.

Когда я проснулась, измученный поэт с трудом крутил педали. Встречный ветер раздувал его рубаху. Я проснулась оттого, что вблизи послышалось гуденье. Нас нагонял грузовик. Поэт свернул к обочине и с силой нажал на педали. Когда грузовик проходил мимо нас, поэт ухватился за борт и некоторое время мчался за машиной, отдыхая. Потом грузовик выпустил синий дым, и я чихнула. Поэт сразу отпустил руку. Грузовик ушел.

– Знаете что, давайте я вас подвезу, – сказала я.

Тишина. Утренний писк воробьев. Впереди были видны строения Внуковского аэродрома.

Я уткнула лицо в поднятый воротник пиджака и успела еще один раз заснуть.

Свет горел в зале ожидания аэропорта. Окно было загорожено висящим снаружи большим панно. Мы стояли в дверях и смотрели на ребят, которые сгрудились у авосек и портфелей – вещи уже были сданы. Ожидающие пьют «кукурузный початок». В дальнем углу дремлют два гражданина, прикрыв лица «Огоньками». Три грузина бренчат на гитарах и поют тихими голосами медленную, томительную песню «Тбилиси».