Юрий Смолич - Мы вместе были в бою

— Как хорошо! — сказала она. — Даже не верится, что сейчас война.

Пахол предупредительно подхватил:

— И, с вашего позволения, как хорошо, что это последняя война.

Мария раскрыла глаза и посмотрела на Пахола.

— Прошу прощения, — смутился он, — я снова неправильно выразился?

Он очень смущался, если коверкал слово или ударение или вставлял чешское слово.

— Нет, Ян, что касается языка, вы выразились правильно. Но для нас с вами это не последняя война.

Пахол недоумевающе взглянул на Марию:

— Прошу прощения, но я хотел бы позволить себе лишний раз спросить вас, так ли я понял: товарищ Мария думает — фашисты еще когда-нибудь затеют войну против нас?

— Ах, Ян, разве вы не понимаете, что пока мир поделен надвое, не может быть, чтобы реакция не попыталась опять напасть на революцию!

Пахол грустно вздохнул. Неуютен был мир, в котором он жил. Он молчал, задумчиво вглядываясь в очертания родного города: неужели правда, что он сейчас войдет в него и, может быть, увидит своих?

У них не было времени даже на то, чтобы присесть для короткого отдыха, и они позволили себе лишь постоять несколько минут.

С дороги, ведущей на Сваляву, донесся отдаленный грохот — шоссе отсюда не было видно, но они хорошо знали эти звуки: грохотали танки, идущие в глубь Карпат, к перевалам, на фронт. Гитлеровская танковая армия базировалась в Мукачеве.

Пахол неуверенно сказал:

— Теперь, когда наступление на фашистов пошло с двух фронтов, нет сомнения, что победят демократические страны… Для чего им снова затевать между собой войну?

Мария поглядела на Пахола серьезно, без улыбки:

— Вы, Ян, человек трудной жизни, вы год уже в отряде, столько говорили с товарищами, столько выслушали политинформаций и прочитали столько наших газет, а до сих пор не поняли, что и во всех странах буржуазной демократии тоже два мира — реакции и революции. Пока власть не будет в руках рабочих, капиталисты не поступятся своими интересами.

— Власть! — угрюмо сказал Пахол. — Для чего мне быть министром, когда нужно только заработать детям на жизнь?

— Но вы, кажется, больше всего натерпелись именно от безработицы?

Пахол пожал плечами:

— Это было в фашистской Венгрии, а я говорю про демократические страны.

— Разве вы не слышали о безработице в Америке и в Англии?

Пахол промолчал. Потом честно признал себя побежденным:

— Это верно. Безработицы не было только в вашей стране, где власть принадлежит не фабрикантам, а рабочим.

Мария чувствовала себя агитатором, который добросовестно излагает то, что ему кажется совсем простым. Так она чувствовала себя в тридцать восьмом году, перед выборами в Верховный Совет, когда комсомольская организация послала ее агитатором на избирательный участок. Она недавно сняла пионерский галстук, а слушателями ее были пенсионеры, старушки и старички. Но как давно это было — целых шесть лет прошло, и теперь она уже не смущалась. Не первый месяц шла она по землям Европы, где Октябрьской революции не было и где оставалось еще немало молодых людей с мировоззрением своих дедушек и бабушек.

— Идем! — спохватившись, воскликнула Мария. — Мы стоим тут, а нам еще засветло надо быть в Мукачеве. Нам с вами еще много придется говорить и про революцию и про демократию. Но сейчас наше задание — найти бензобазу вражеской армии, которая не пускает нашу армию через перевалы. Как нам лучше идти: прямо — полями или по шоссе?

Пахол посмотрел вниз на дорогу и на шоссе. Шоссе на Береговое отсюда нельзя было разглядеть, по Ужгородской дороге шло много машин, а на изгибе шоссе в сторону Свалявы виднелись две крошечные фигурки пешеходов. Дорога же под холмом, которую должны были пересечь Мария и Пахол, лежала совершенно пустынная.

— С вашего позволения, — сказал Пахол, — полем, вероятно, не так заметно. Но кто его знает! Они могут откуда-нибудь просматривать подступы к городу, и люди в поле вызовут подозрение. Конечно, должна быть застава, но документы у нас в порядке. Когда не прячешься, идешь прямо, вызываешь меньше подозрений…

Они еще минуту постояли в раздумье. За эти годы им много раз приходилось и пробираться крадучись и идти напрямик, в зависимости от обстоятельств, — единого правила не существовало. Обстановка в каждом отдельном случае подсказывала правильное решение.

Итак, по шоссе!

Они начали спускаться с холма. По склону петляли овечьи тропы, сначала еле заметные — только объеденные ветки кустов, потом примятая трава и, наконец, утоптанная тропинка. Она постепенно расширялась. Вскоре показался виноградник, а за ним — другой. Дальше простирались сады, но никаких строений среди них не видно было. Тропинка становилась все более отвесной, — Марии и Пахолу приходилось то и дело поддерживать друг друга, чтобы не сорваться.