Ян Ларри - Как это было

Находились и такие крестьяне, которые хотя и не одобряли затеи, однако и ребят своих не удерживали и яиц пообещали дать и гусынь.

— А чего не дать? Федоров говорил, что яйца вернут взад, да еще по гусю дадут в придачу. А гусыня не убудет. С корму опять же долой.

— А может что и выйдет у них. Пущай раздувают кадило!

Мишке теперь проходу не давали в школе:

— Эй, громкоговоритель, скоро на яйца сядешь?

— Глянь, ребята, главный гусак идет!

Доставалось и другим «канпаньонам».

Мишка хотя и слышал эти обидные слова, однако и виду не подавал. Старался пропускать обиды мимо ушей. Впрочем, не все легко переносили насмешки, случалось и поплакать кое-кому; были и такие дни, когда «канпаньоны» жаловались Федорову, но этот парень советовал им плюнуть на всех с самого высокого места.

— Залезьте на колокольню и плюньте! — шутил Федоров.

Он теперь ходил веселый, напевал под нос разные песни, которые впрочем походили одна на другую, точно зерна жита, стучал во дворе топором, беседовал подолгу с ребятами.

— Мы им утрем нос-то, — подмигивал Федоров, стой, дай только срок.

Даже о колхозах перестал говорить с крестьянами Федоров.

— Фактом по лбу, — часто бормотал он, теперь — фактом по лбу! — и с ожесточением принимался рубить, строгать и пилить.

Федоровский двор стал неузнаваем. Старый повалившийся сарай выпрямился и покрылся заплатами из свеже-выструганных досок. По крыше ползали ребята, штопая дыры тючками соломы. Во дворе кипела работа, словно в муравейнике.

На самодельных носилках выносили из сарая щебень, кирпич и навоз, все что лежало там еще при жизни матери Федорова. Под навесом ребята рыли яму для будущего стока. Несколько человек мешали ногами рубленную солому и глину, а другие ляпали этой замазкой низ сарая.

— Тепло гусакам тут будет, — смеялся Костя, размазывая глину по щелям.

Сам Федоров с Пашкой и Мишкой устраивали в сарае окна.

— Застеклить нечем, — вот беда, — говорил Федоров.

— А может и не надо окон-то? — спрашивали ребята.

— Как это не надо? У Прокофия, вон, и скот и птица в светлых хоромах живет. А Прокофий все-таки по книжкам орудует. Ну, да не беда! Лето и так проживут, а к зиме, надо думать, разживемся монетой.

Работа по устройству птичника подвигалась к концу.

— Эй, громкоговоритель, — посмеивались ребята в школе над Мишкой, — на яйца скоро сядешь?

Но Мишка теперь и внимания не обращал на эти вопросы. Ходил Мишка радостный и какой-то растрепанный. После занятий в школе он мчался к Федорову, хлопотливо суетился, помогая устраивать птичник, а вечером залезал на полати и слушал радио.

Наступила зима. Большинство мужиков ушло из деревни в город на заработки. Распростился с ребятами и Федоров. Заколотив дом, он с батькой Мишки и Кости отправился на лесопилку в Тиуши, где говорили, нужны были пильщики.

— Месяца три подработаю. Хлеб целее будет, — говорил Федоров ребятам на прощанье. — А Тиуши все-таки город. Может что разузнаю и насчет нашего дела. А вы тут присматривайте, ребята. Вернусь, закрутим дело, аж пыль столбом пойдет.

Федоров уехал. После его отъезда Мишка заскучал. И однажды даже всплакнул. Было это в тот день, когда встретил Мишка кулачонка Фильку и имел с ним неприятный разговор.

Как-то вечером Мишка возвращался из школы, где задержался он в школьной библиотеке. Около избы-читальни его настиг Филька.

— Ты чего растрепал? — угрожающе засипел Филька, поровнявшись с Мишкой.

— Где растрепал?

— Я те кдекну!

Филька помахал перед мишкиным носом грязным кулаком и сказал:

— Мало я тебя лупцевал? — и ткнул Мишку кулаком в бок. — Муку сделаю!

Мишка втянул голову, ожидая удара, но в это время из читальни вышли Пашка и Сенька «канпанионы». Заметив «канпаньонов», Мишка расхрабрился:

— Не очень-то!.. А то смотри!

— Чего будет?

— Ничего! Эй, ребята, иди-ка сюда!

Филька перемахнул через плетень.

— Пожди, чорт! Я те еще поймаю!

Чувствуя себя за плетнем в безопасности, Филька показал ребятам обидный кукиш и похвастал:

— Пока ваша улита едет, — наши гусаки тыщу наклюют!

Мишка пришел домой расстроенный. Забравшись на полати, он с тревогой сообщил Косте.

— Филька гусаков на выставку послал!

Мишкины губы задрожали от обиды. На глазах показались слезы.

— А все мамка с батькой! Когда еще говорил им! Теперь уж послать бы можно.

Причитанья Мишки дошли до мамкиных ушей. Ворочая ухватами горшки в печке, она подняла раскрасневшееся лицо и недовольным голосом спросила: