Виктор Лесков - Серебряные стрелы

— Командир, разрешите я заполню! Мы же вчера вместе летали! — Вскочил из-за соседнего стола и с такой преданностью в глазах потянулся за листом, что на него противно было смотреть. Лопасов вчера действительно слетал с Цыгановым. Время вылета у него было после Егорушкина, и он перехватил у кого-то унты.

— Вот пусть он вам и заполняет! — буркнул Владимир.

— А ты що, не хощещь мне заполнить? — глаза Цыганова готовы были выкатиться из орбит.

— Не хочу!.. — Вышло это у Егорушкина довольно категорично. И не потому, что хотел он надерзить командиру; нет, его тошнило от подобострастия Лопасова.

— Ну и лейтенант пошел! — обобщил Цыганов. И тогда же пообещал он прикрыть Егорушкину летную карьеру. Но угроза была пустая: сам-то Цыганов знал, что остались ему считанные полеты, песенка его спета. Ни о каком злом умысле не могло быть и речи, а Егорушкину надолго мир предстал в черно-белом свете.

Во всяком случае, рвения к службе он показывать не стал. Летал, выполнял круг привычных обязанностей — не больше! Так продолжалось довольно долго. Крепко посадил его тогда Цыганов, с самого начала потерял Егорушкин вкус к успеху. Его уже собирались окончательно отнести в число «вылетавшихся и бесперспективных», но произошло в его жизни, казалось бы, самое незначительное, знакомое с детства, событие — сенокос…

…Народу в штабе заметно прибавлялось. Вслед за легкими на подъем и быстрыми на ногу, вроде Егорушкина, стал накапливаться и основной состав подразделения сначала по два-три человека, а под конец стали вваливаться в штаб целыми толпами.

— Быстренько отмечаться — и на аэродром! Готовиться к вылету! — уже, наверное, в третий раз объявлял Многолет: одних поторопит, зайдут другие. — Оставаться на указания командиру, штурману и радисту!

Значит, тревога не закончится тренировочным запуском двигателей. А раз так, то надо бежать, готовиться со всей ответственностью.

В заботах о подготовке к вылету ушла куда-то досада из-за несостоявшихся надежд на практический пуск. Егорушкин очень переживал за свой экипаж. Сидя в штабе, он то и дело нетерпеливо оглядывался на дверь: сам-то прибежал, а как остальные? Главное достоинство командира не столько в собственной разворотливости, сколько в умении правильно направлять действия подчиненных.

Сегодня у Егорушкина первая командирская тревога. Впервые его фамилия, а под фамилией надо понимать целый экипаж, занесена в боевой расчет части. Осталась позади длинная программа подготовки молодого летчика. Как нельзя сразу выучить целую поэму — а надо по строчкам и строфам, — так и в летном деле приходится начинать от простого: взлетов, посадок. Затем уже большие и малые высоты, тактические маневры, длинные маршруты и, наконец, главный полет, зачетный, в котором сведены в одно сложное все отработанные раздельно простые элементы. И только тогда долгожданное заключение в летной книжке: подготовлен к боевым действиям!

В общем-то Егорушкин был уверен в своем экипаже. Разве только Бакута проспит, не услышит сирены.

Нет, Бакута прибежал. Заспан, вдоль упругой щеки какой-то рубец отпечатался, но преисполнен важности происходящего:

— Товарищ старший лейтенант, прибыл, все нормально. — А сам покосился в сторону замполита.

Егорушкин сиял. Все! Ай да хлопцы: самыми первыми явились! Теперь и Многолету можно в глаза смело смотреть.

— Товарищ подполковник, экипаж в полном составе! — Доложил, не вставая, так сказать, в рабочем порядке: все равно командир рядом.

— Вот так надо прибывать по тревоге, — сказал, ни к кому не обращаясь, Многолет. Посмотрел на часы, добавил: — Вот так надо работать с подчиненными!

Что-то непривычно разговорился сегодня командир. Переживает, наверное, за подчиненных. И ему не хочется, чтобы воспитанники плелись в последних рядах.

Но что значат слова? Обычно весь разговор Егорушкина с Многолетом ограничивался коротким докладом и очередным распоряжением. Коротко и ясно: «Так точно», «Никак нет». И никакой лирики. А случись, скажет Многолет идти Егорушкину в огонь и воду — пойдет без колебаний. Слова словами, а бывает между людьми невидимое для посторонних взаимное доверие, незыблемая уверенность в глубокой порядочности другого — какие тут нужны слова?

Вон Витя Лопасов так и светится от распирающей его доброты, спроси у него про друзей, он многих назовет. А самые близкие? Был правым летчиком — не разлей вода со своим командиром корабля; стал командиром корабля — ни на шаг не отступал от командира подразделения; а теперь ходит следом за Многолетом. Плохо только, что своих бывших друзей Витя быстро забывал, менял их как декорации по ходу спектакля. Вот за это, наверное, Многолет его и не очень жалует.