Виталий Закруткин - Плавучая станица

Зубов всего этого не видел, но Марфа, как видно, заметила. Тронув Василия за локоть, она как бы невзначай сказала:

— Вася, вам нравится эта девочка?

— Которая? — рассеянно спросил Зубов.

— Рыбвод наш, Грунечка Прохорова, вот она ходит с племянником Пимен Гаврилыча… Видать, интересный у них разговор… Славная девочка, правда, Вася?

— Не знаю, Марфа Пантелеевна, я не думал об этом, — мрачно буркнул Зубов.

Мимо них, громко переговариваясь, прошли Мосолов, Архип Иванович, Пимен Талалаев и трое членов правления. Мосолов посмотрел на залитую солнцем реку с затопленными берегами, вынул часы и сказал озабоченно:

— Ну, братцы, по баркасам! Пора!

Началась суматоха. Наскоро прощаясь с остающимися женщинами, стариками и детьми, рыбаки один за другим стали подниматься по сходням на дубы. Вся женская бригада деда Малявочки разместилась на последнем дубе. Первая смена гребцов, здоровенных румяных парней, села за весла. Стоявший на берегу Мосолов простился с бригадирами и махнул здоровой рукой:

— Добрый час! Счастливой путины!

Архип Иванович Антропов — он ехал в гирла за старшего — закричал:

— Поехали!

Гребцы взмахнули веслами. Колыхаясь на высокой воде, поскрипывая деревянными кочетками, дубы плавно двинулись вниз по реке. Василий, стоя на обрыве и держась за плетень, еще долго видел, как над последним дубом взлетала алая Марфина косынка.

Станичники стали расходиться по домам. Берег опустел.

Зубов вдруг почувствовал щемящую тоску одиночества. Он присел на обрыве и закурил.

Над водой, описывая круги, парила скопа. Раскинув могучие крылья и напружинив сильные, готовые к удару когтистые лапы, она кружилась над серединой реки. Вперив в речную глубь острый взгляд светлых, с желтизной, злобных глаз, птица примечала даже самое малое движение в реке. Сверкая белоснежным оперением подгрудка и наклонив хищную с бурым чубатым загривком голову, скопа несколько раз пересекла реку и вдруг замерла в одной точке, потом, сложив крылья, камнем ринулась вниз. Короткий удар, всплеск воды — и вот уже птица, тяжело махая пестрыми крыльями, понесла над разливом трепещущую в ее железных лапах чехонь.

— Вот это браконьер! — невольно улыбнулся Зубов. — Прямо как пикирующий бомбардировщик!

Он не заметил, как сзади, из виноградных садов, к нему подошли Груня и Егор Талалаев. Егору не очень хотелось встречаться, да к тому же еще и знакомиться с Зубовым, но, уступая Груне, он пошел с ней, важно заложив руку за борт франтовского суконного пиджака. Груня, в наброшенном на плечи жакетике и мягких, туго охватывающих ногу, спортивных туфлях, неслышно подошла к Зубову и сказала вполголоса:

— Проводили, Василий Кириллович, а теперь скучаете?

Василий вздрогнул, быстро обернулся, но, овладев собой, сухо ответил:

— Здравствуйте, Груня. Да, проводил и скучаю.

Тронув Егора за руку, девушка подвела его к Зубову:

— Знакомьтесь, это старший монтер с плотины, Георгий Авдеевич Талалаев, племянник нашего бригадира.

— Очень приятно, — не улыбаясь, сказал Зубов. — Я, кажется, уже видел вашего друга, Аграфена Ивановна.

— Где же именно вы меня видели, товарищ инспектор? — блестя цыгановатыми глазами, спросил Егор. — Мы с вами, кажись, нигде не встречались.

Не ответив Егору, Зубов повернулся к Груне:

— Я вам нужен, Аграфена Ивановна?

Девушка вспыхнула, исподлобья взглянула на него и нервным движением пальцев сломала сухую лозинку, которую держала за спиной.

— Нет, Василий Кириллович, — сдерживаясь, чтобы не заплакать, сказала она, — вы мне не нужны… Это я так… Извините, пожалуйста, если мы вам помешали… До свидания.

И, не дожидаясь оторопевшего Егора, Груня быстро пошла между рядами воткнутых в землю виноградных кольев и исчезла за вербами. Талалаев побежал следом за ней.

Разговор с Груней окончательно испортил Зубову настроение.

«Что ей было нужно, не понимаю? — сердито подумал он. — Гуляла со своим монтером, ну и пускай бы себе гуляла. Я-то ей зачем?..»

Но, думая так, Василий испытывал горькое чувство обиды и ревности.

«Больше никогда не пойду к Прохоровым, — говорил он самому себе, — и встречаться с ней больше не буду. Хватит!»

Так он говорил себе, а сам думал о темных Груниных ресницах, о милых, чуть припухших губах, о стройной ножке, на которой так ладно сидела кожаная спортивная туфелька. И чем больше он думал об этом, тем сильнее растравлял себя: «Нет, не пойду… ни за что не пойду и даже разговаривать не буду… Не нужна она мне…»