Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Ну, батя, ночью мы сыпанем невод прямо на Лучковой тоне!

— Ты что, Егорка, очумел, что ли? — испугался паромщик. — Ить Лучковая тоня рядом с Таловой, а там Степка Худяков с бригадой круглые сутки ловит и инспектор ночует. Смотри, поймают!

— Не поймают, — буркнул Егор. — Зато за одну засыпку мы себя на цельный год обеспечим. Невод у Анисьи на хуторе лежит, тот, который из Новой станицы дали на починку.

— Чем же ты вытянешь этот невод? Туда людей надо человек пятнадцать.

— Быками вытяну! — хмыкнул Егор. — Наши шлюзовские быки такие, что черта свалят. Окромя этого, Тришка мне пособит сельповскими быками. Понятно?

Те колхозные поля, о которых говорил секретарь райкома, лежали на покатых придонских холмах, на займищных грядинах, на едва приметных высотах, которые почти не выделялись на ровной линии равнинного междуречья. Большая вода весеннего паводка, медленно подвигаясь по западинам и низинам, обтекала эти неприметные возвышенности, и они зеленели весной в голубом разливе, как острова в неоглядно широком море. Однако кое-где вода проникала и на высоты; она находила любую лазейку: ложбинку, овражек, даже вдавленную тележными колесами колею — и устремлялась туда сначала тоненькой струйкой, потом весело журчащим ручьем, а потом, пробив себе русло в податливых супесках, шумливым, сверкающим на солнце потоком. И везде, где только прошла вода, она оставляла илистые наносы, нагромождение гальки, горы песка и размытого чернозема.

Позже, когда паводковый разлив исчез и река вошла в свои берега, на этих промоинах, наносах и натеках, чернеющих, как свежие раны, среди зеленых посевов, буйно проросли разнесенные весенними ветрами семена сорняков: синяка, повители, жесткого, как проволока, пырея, могучего татарника, перекати-поля, сизой полыни.

И все же озимая пшеницы не пропала: перерезанная промоинами и наносами ила, полосами сорняков и натеками песка, напоенная обильной влагой, она выгнала тучный, тяжелый колос, насытила соками крупное, ярой желтизны, зерно и, пригретая горячим солнцем, созрела и стала сохнуть.

Ни одни комбайнер, глядя на изуродованную паводком ниву и на пересекающие ее высоченные, в человеческий рост, заросли сорных трав, не рискнул бы загнать сюда комбайн: не пройдя и сотни метров, он порвал бы косу, искалечил хедер и вывел бы машину из строя.

Поэтому секретарь райкома, осмотрев все эти поля, посоветовал выкосить их лобогрейками. Только лобогрейка, неприхотливая маневренная машина, могла крутиться среди хаоса паводковых наносов и зарослей диких трав. Но для того чтобы убрать урожай быстро и без потерь, требовались рабочие руки: скидальщики, вязальщицы, возчики. Надо было приготовить полевой ток, поставить на нем молотилку, несколько веялок и сразу же вывезти зерно на элеватор и в колхозные закрома.

…В ясное воскресное утро, не дожидаясь восхода солнца, Груня Прохорова наспех позавтракала, захватила с собой мешочек со снедью и побежала в поле. По всем дорогам, на арбах, в телегах и пешком, пробирались спешившие на уборку станичники. Груня на повороте догнала пару рябых быков, запряженных в длинную, с глубоким ящиком возилку. На возилке, балагуря и пересмеиваясь, сидели шлюзовские рабочие — молодые парни в черных фуражках и синих полинялых спецовках. Среди них, развалясь, восседал Егор Талалаев с хворостинкой в руках.

Увидев Груню, Егор подмигнул товарищам, свесил с телеги ноги, обутые в начищенные хромовые сапоги, и закричал:

— Сидайте, Грунечка, подвезем!

Парни потеснились, освободили Груне место, и она села в телегу.

— Ну как, Грунечка, свадьбу скоро гулять будем? — насмешливо спросил Егор.

— Какую свадьбу?

— Известно, какую: вашу с товарищем Зубовым.

Груня ничего не ответила, повернулась к нему спиной и заговорила с рабочим в защитной кепке. Ухмыльнувшись, Егор снова подмигнул парням, но за всю дорогу больше не сказал ни слова.

Они приехали на холм в числе первых. Внизу, на дороге, длинной вереницей стояли лобогрейки. Быки и кони были выпряжены и поставлены к тюкам прессованного сена. Чуть поодаль дымились два огромных очага, возле которых хлопотали повязанные белыми платками кухарки. Одну из них, красивую пожилую вдову Елену Макееву, лучшую ударницу полеводческого колхоза, Груня знала хорошо. Вторая была Марфа Сазонова. Оголив смуглые от загара руки, Марфа ловко резала на доске капусту, набирала ее полные горсти и бросала в кипящий котел. Оживленная, румяная, с выбившимися из-под косынки прядями светлых волос, она, улыбаясь, говорила что-то Макеевой, и та, скосив глаза, посматривала в ту сторону, где стояла Груня.