Михаил Стельмах - Щедрый вечер

Значит, в дядьковой мошне высвистелся ветер, и дядька собрался на жеребят. Я высоко поднимаю свою заячью шапку, из нее выпадает низ, и я верхом и низом поздравляю дядьку. Это, видать, ему очень нравится, он осаживает возле меня жеребят и кивает на них бровями и усищами.

— Ну, как?

— Змеи! — говорю лишь одно слово.

Мой ответ медом мажет дядю Николая.

— Змеи! — задорно округляет рот, а дальше так хлопает кнутом, будто кого–то подсекает: — Пусть себе Антанта аж пенится, а хлебороб жить будет!

Мы с Иваном перекинулись понимающими взглядами, но засмеяться побоялись, чтобы не разгневить весельчака. Это когда в нашем селе не знали, что такое Антанта, дядька Николай, как тонкий знаток разных международностей, по–своему растолковал непонятное слово.

— Живет себе в Европе, не под крылышком ли самой Англии, один король, по имени Антон. Ну, а у него, — видьте, в семейном деле даже у королей не все шито–крыто, — есть вреднючая–превреднючая жена Антанта, Антониха, по–нашему. Казалось бы, что ей, цаце из–за моря, надо от нашей земли и дядьки? Так нет, все шипит и шипит, и огнем дышит на нас. От большой злобы и малого ума собрала она со всего света наемническую челядь, ткнула им ружья в руки, галеты в зубы, оставила своего Антона и приперлась до Одессы, чтобы воевать с нами. Ну, а что она будет иметь с этого? Один шиш, даже без мака, потому что мы ей с фронта обобьем и ребра, и хвост, а тем временем король Антон с тыла женится на какой–нибудь молоденькой мадемуазели — и чеши тогда, Антанта, в затылке, потому что такое дело…

Правда, через некоторое время дядька Николай постарался забыть свою небылицу и уже серьезно объяснял, что Антанта — это коалиция. А когда кто–то допытывался, что означает «коалиция», дядька с сожалением смотрел на него, как на Филиппа из конопли, и говорил:

— Да это, человече, даже ярмарочные куры знают, а мои уже и забыть успели.

Так почему–то никто и не добился от него, что это за коалиция…

— Отец, вы же обещали нас прокатать с ветерком! — напоминает Иван.

— Можно и с ветерком, за этим дело не станет, — соглашается дядька Николай, а тетка Лукерья безнадежно вздыхает. — Ты чего, дорогая, сокрушаешься, будто последнее испекла?..

— Ой людоньки добрые, — стонет тетка Лукерья и так говорит, будто перед ней собралась община, — и зачем, скажите, я выходила замуж за этого своевольника?

— Только для того, чтобы не продешевить и в девках не засидеться, — сразу же отвечает дядька Николай.

А тетка снова жалуется невидимой общине:

— Из–за этих жеребят, людоньки, мой обманщик оставил нас без ложки молока. А оно же, поверьте, было такое, что звезды стояли в нем.

— А луна не купалась в твоем молоке? — невинно спрашивает дядька Николай.

Но тетка Лукерья даже бровью не повела на своего мужа, а дальше спрашивала совета у людей:

— Как нам теперь, кровные и родные, жить без набела [20] Набел — молоко; молочные продукты. ?

— Что набел, главное — движение, и наше, и международное… Вот выкормим, слышишь, кабана так, чтобы сало было в две ладони…

Тетка Лукерья искривилась и ударила ладонями по кожуху.

— Где ты видел сало в две ладони?

— На нашем кабане, гляди, еще и толще будет.

— А чтоб тебя да пусть тебя! И здесь хвастовства полные сумки! — наконец улыбается тетка и за сочувствием обращается ко мне: — Имеем же поросенка чуть большего варежки, еще когда его бросим на выкармливание, а муж уже сало меряет! — и обращается к дядьке: — Гляди, еще околеет оно.

— Не околеет, дорежем, — утешает муж жену.

— Дядя, а масть вы подобрали в самую точку? — допытываюсь я, потому что не очень похоже, чтобы жеребята были наилучшими на всю Литинщину.

— А как же иначе?! Вот посмотри — теперь серебро на них, — шевельнул кнутом изморозь на подручном, — соберешь серебро — увидишь золото. Жаль только, что на бороздном мелкая звезда. Но я ее белой краской увеличу.

— А господи, или ты недоделанный, или в темя битый? — негодует тетка Лукерья, не сомневаясь, что на бороздном таки увеличится звезда.

— Садись, Михайлик, провезу, как президента, и платы не возьму! — крутнул дядька кнутом над головой, а жеребята прищурили уши.

Я вскакиваю на ароматное с ромашкой сено, охватываю руками Ивана, а дядька икнул, тряхнул вожжами, цьвохнул кнутом. И вот под полозьями свистнул, присвистнул мерзлый снег, впереди запел звонок, а от саней, все больше удивляясь, начали убегать заборы, огороды, деревья и дома.