Борис Полевой - Победа

Ладно! А у Варюшки с инженером дела вроде идут на лад: не разлей вода; на работу вместе, с работы вместе, в кино или там в клуб на концерт — рядом. Ну, наши поселковые бабешки, женщины, извиняюсь, уже совсем их было поженили. Вдруг — бах! Новость!

Прибегает ко мне профорг первой шахты весь, фигурально выражаясь, в мыле.

— Варю Гречишкину уволили!

— Уволили? Кто? За что?

— Кульков уволил. Она на минутку вышла из кабинки — объявление физкульткружка повесить. А ему в шахту спускаться надо. Где подъемщица? Нету. Куда ушла? «Не знаем». Он, ни с кем не посоветовавшись, — раз приказ. «За самовольное оставление ответственного поста».

Час от часу не легче! А тут кряду же врывается Стороженко. Как был из шахты, в робе, в шахтерке, в резиновых сапогах, весь черный, неумытый, белки глаз сверкают. Хлоп кулаком по столу.

— Что, не говорил я! Сердце эту пакость чуяло! Инженер! Побаловался с девкой — и с шахты ее вон, чтобы глаза не мозолила! Так! А ты, кричит, что, — покрывать его будешь, секретарь парткома? В райком, в обком напишем…

Я его урезонивать: утихни, разберемся, выясним… Какое!

— Нет, кричит, теперь мне вашего разбора не надо, теперь я сам разберусь. Пусть моя голова летит, а и ему не поздоровится. Нам, говорит, с ним на одном земном шаре двоим тесно. Либо я, либо он.

Говорю ему:

— Остынь, прежде чем такие слова говорить…

Не дослушал, убежал…

Ситуация!

И верно, думаю, как бы парень в сердцах глупость какую не сделал. Захожу к этому самому инженеру Кулькову. Как же это, мол, так, товарищ главный инженер, ни с кем не посоветовавшись, никому даже не сказав, лучшую нашу воспитанницу, первую нашу шахтерку и вдруг сразу вон со двора.

А он стоит передо мной бледный и неподвижный, точно весь замороженный, и холодом от него так и несет.

— Мне, говорит, Александр Ильич, самому не меньше вашего Варвару Гречишкину жаль. Но сделать ничего не могу. Покинула самовольно ответственный пост. Представьте, говорит, в эту минуту авария. Обвал, вода — а подъемка не работает.

— Однако, говорю, ни обвала, ни воды в данную минуту не было.

— Это никого не оправдывает. У нас шахта экспериментальная, все и всё время обязаны быть настороже… — И тихо спрашивает: — У вас, Александр Ильич, дело какое-нибудь ко мне есть?

Что станешь делать? Формально он прав. Дисциплина. Единоначалие. Ничего не возразишь. А но существу? Есть ведь такие вопросы, которые и для себя-то решить трудно…

Да, так и ушла наша Варюшка, наша воспитанница, с шахты обратно в родной колхоз. Заходила она с вещичками и ко мне в партком прощаться. Плакала. Как же! Вместе с нами здесь на поле лопатами дерн ковыряла, там, где сейчас вон какие махины стоят. Сердцем к шахте прикипела. Разве легко от этого всего оторвешься? И любовь ее первая тут оставалась. Легко ли? Но что поразило меня тогда: не сказала она об инженере и слова худого.

— Он, говорит, хороший, добрый, вы его не знаете… Во всем я сама виновата…

Лицо руками закрыла и от меня вон…

Вот она, какая любовь-то бывает. И исчезла она от нас вовсе — ни слуху ни духу.

Молодежь из их колхоза в наш клуб через озеро на каждый концерт на баркасе плавает. А она нет, ни разу. Говорили их ребята, будто отказалась в избе-читальне работать, в ловецкую бригаду будто пошла. Еще говорили, будто в вуз поступает, готовиться стала… Но в общем никто ничего толком не знал.

А тут, между прочим, было так. Петр Стороженко и вовсе от людей отбился. Целые дни пропадает на своей лодке. Как встретит инженера, так зубы сцепит, кулаки сожмет и прочь. А инженер после этой истории с Варей тоже вроде переменился. Ни в клуб, ни в кино, ни в библиотеку — никуда. Целые дни на шахте. То видишь, по двору ковыляет, то у подъемки. Вниз спустишься — он там. Ничего не скажешь, человек зоркий, взыскательный. Как-то вижу, идет по двору, на дворе лужа. Остановился он перед ней, ищет глазом, где через нее перемахнуть лучше. Ну, десятник взял тесину из штабеля, перебросил ему: «Давайте руку, Вадим Семеныч». А тот лужу по воде перешел, десятнику на доску показывает:

— Дома, говорит, у себя, наверное, найдете какую-нибудь паршивую планку с гвоздем, так гвоздик клещами вынете, распрямите да положите в ящичек, а планку в другое место. А тут мерный материал, ценность, а вы его в грязь! Государственное. Чужое. Так?

И бах десятнику замечание в приказе.

Никому спуску не давал. Работать умел, по этой линии про него худого не скажешь. Но только, я вам честно признаюсь, не лежало у меня к нему сердце после истории с Варей. А тут еще все время опасаюсь, как бы Петро чего не отчубучил. Мало ли что может такой парень вгорячах выкинуть.