Исаак Гольдберг - День разгорается

Скоро обоих прозвали рыцарями Воробьевой.

— Рыцари! — окликал кто-нибудь насмешливо, и кругом смеялись. — Рыцари, вы бы совершили какой-нибудь подвиг в честь прекрасной дамы!

— Не остроумно! — свирепел Самсонов. Гимназист наливался пунцёвым румянцем и презрительно фыркал:

— Не понимаю!.. Решительно не понимаю, чего вы зубоскалите... Это некультурно!..

Во время одного обхода гимназисту вдвойне посчастливилось. Он попал в патруль вместе с Галей и на глухой улице они столкнулись с кошевочниками. Старший по патрулю окликнул: «Стой!» Кошевочники попридержали лошадь и вместо ответа выстрелили в дружинников. Галя вздрогнула и подалась назад.

— Стреляйте! — скомандовал старший.

Гимназист выбежал вперед, заслонил собою Галю и выстрелил в кошевочников. Вместе с ним выстрелили и остальные. Гале стрелять не удалось. Кошевочники открыли беспорядочную стрельбу и погнали лошадь. Галя услышала легкий стон. Гимназист схватился за плечо.

— Вас ранили? — кинулась к нему Галя.

— Пус...стяки... — сдерживая боль, успокоил гимназист.

Пуля кошевочников пробила плечо гимназиста навылет. Наскоро тут-же на улице перевязали рану и быстро вернулись в штаб. Галя волновалась и хлопотала возле раненого. Гимназист болезненно кривил губы и все успокаивал:

— Ерунда!.. Чесслово, ерунда!..

Волнение Гали было ему отрадно и он блаженно краснел, чувствуя ласковые прикосновения девушки.

Самсонов посматривал на гимназиста с нескрываемым чувством зависти, но строил из себя великодушного и беспристрастного товарища и суетливо помогал налаживать перевязку на простреленное плечо.

— Это я виновата! — твердила Галя. — Из-за меня... он заслонил меня!..

Гимназист слабо улыбнулся и приподнялся.

— Товарищ Воробьева! — проникновенно сказал он. — Чесслово, каждый поступил бы так на моем месте... Каждый!..

— Конечно, — подтвердил Самсонов и благодарно поглядел на гимназиста.

Рана оказалась не серьезной. Но эта первая кровь слегка потрясла дружинников. Все почувствовали, что происходит не игра, а самое серьезное и нешуточное дело. И кой-кого это событие напугало. Зато остальные, и было их большинство, получив это первое крещение огнем, по-хорошему взволновались и почувствовали потребность бороться и побеждать.

— Надо, — заявляли такие руководители самообороны, — устроить облаву по городу и очистить его от всяких преступных элементов!.. Отправляйте нас на окраины, туда, где всегда всякая шпана ютится! Мы их выловим!.. Мы наведем порядок в городе!..

Галя не отходила от гимназиста. И только утром, когда пришлось расходиться по домам, она узнала его адрес и ласково сказала ему:

— Я зайду к вам домой, Добровольский. Можно?

— Ах, конечно!.. — вспыхнул гимназист и прижал руки к сердцу. — Чесслово, можно!..

Когда вызванная для подавления солдатских беспорядков воинская часть не оправдала доверия и арестованные руководители военной забастовки были насильственно освобождены из гауптвахты, генерал Синицын пал духом. Он решил, что взбунтовавшиеся нижние чины примутся за него и ему тогда, конечно, не сдобровать. И он засел в своем штабе, вызвав для своей охраны юнкерское училище и выставив во дворе, пред подъездом артиллерию.

Двор был отгорожен от улицы каменной затейливой решеткой и обыватели с опаской поглядывали, торопливо проходя мимо, на жерла двух орудий, устрашающе направленных на невидимых врагов.

Генерал Синицын заявил гражданским властям, что он теперь ждет анархии, что город во власти преступных элементов и что он снимает с себя всякую ответственность за возможные последствия.

Губернатор заволновался. В белом, с колоннами, губернаторском доме снова пошли бесконечные совещания. Ротмистр Максимов раза два пронесся по городу на своем заметном рысаке, а к стачечному комитету почтово-телеграфных служащих явился посланец от губернских властей с просьбой передать в Петербург телеграфный запрос насчет увольнения в долгосрочный отпуск запасных нижних чинов.

Но солдаты теперь уже не довольствовались первоначальными требованиями. Поведение и упорство начальства возмутило солдат и они, почувствовав свою силу, были неистощимы в своих требованиях, вспомнили старые затаенные обиды, потянули к ответу жестоких и грубых начальников.

— Давайте их нам сюда! — бушевали в казармах. — Давайте, мы их судить будем сволочей!..

В каждой части нашлись такие офицеры, против которых копились обиды и которые до этого считали солдат, нижних чинов, серой скотинкой. Каждая часть требовала суда и расправы над такими офицерами.