Александр Розен - Почти вся жизнь

И снова он думал, что больное сердце надо беречь. Теперь, после болезни, он должен относиться к сыну иначе: мудрее, проще. Теперь он знает, что сын совершил не преступление, а проступок и что есть разные меры воздействия, вроде строгого выговора с предупреждением… Берут же людей на поруки и за дела куда более серьезные, Что касается того вечера и тех слов, которые он услышал там, на сквозняке, так ведь скорей всего это была шутка. Будь Бородин на его месте, он бы просто шагнул в глубину парадной: «Вы что же это, молодые сограждане?»

Только один раз Елена Владимировна увидела, как молча сидит Игорь возле отца и как стойко молчит Федор Васильевич, но и этого одного раза было совершенно достаточно. Она ничего не сказала ни мужу, ни сыну, но с этого дня Игорь приходил в больницу либо с нею — и тогда уже разговор шел по ее доброй дирижерской палочке, — или по «специальному заданию», на минутку: принести что-то необходимое и — марш домой.

Федор Васильевич, конечно, заметил эту перемену, но не стал возражать. Ведь Елена Владимировна больше всех понимала, что хорошо для него и что плохо. Однако именно это табу оказалось для Федора Васильевича самым трудным. Теперь, когда Игорь забегал «на минутку», Федор Васильевич сердился и раздражался по пустякам. Он был явно несправедлив к сыну, но Игорь ни в чем не противоречил: «Да, папа, ясно, совершенно ясно, ты, конечно, прав; будет сделано». Елена Владимировна с благодарностью смотрела на сына. Федор Васильевич однажды перехватил этот взгляд и еще больше раздражился.

— Тебе нехорошо? — спросила Елена Владимировна.

— Отлично! Великолепно! Лучше не бывает!..

Таким капризным тоном Федор Васильевич не разговаривал даже в самые критические дни, да и вообще сам он такой тон всей душой ненавидел. Ночь он провел почти без сна.

Следующий день был воскресный. Федор Васильевич знал, что Елена Владимировна уже в больнице, помогает его гостям оформить пропуск и, вероятно, там же, в вестибюле, накоротке инструктирует. Обычно он с удовольствием ждал этого часа и даже любил загадывать: кто придет навестить? Сегодня он недовольно думал о том, что чужие люди есть чужие люди и что лучше бы полежать одному.

Но было уже поздно. Федор Васильевич издали заметил знакомое кукольное личико с длинными жесткими усами… Роман Терентьевич! Милый друг! Но до чего похож, до чего похож на свою карикатуру. И даже халатик… Только белый, больничный.

Сама природа создала Романа Терентьевича для таких визитов. Он повел деликатный разговор, обнаруживая не только такт, но и знание предмета. Была поведана подлинная история его тестя, который в восемьдесят два года пережил ту же болезнь сердца и вот, представьте себе, превосходно себя чувствует. Не то что ходит — бегает по городу. Затем был рассказан случай с «одним юношей», который на днях вышел из больницы и — подумайте! — едет теперь выступать на олимпиаде!

Спрашивать Романа Терентьевича о заводских делах было бы просто нелепо. По сравнению с ним все, кто навещал Федора Васильевича, оказались бы на поверку отъявленными пессимистами.

Поболтав минут двадцать — срок, установленный Еленой Владимировной, Роман Терентьевич стал прощаться.

— Надо, надо бежать, — сказал он, озабоченно взглянув на часы. — Хочу сегодняшний вечер загубить, кое-что почитать, подготовиться… Замучили меня идеями мои гениальные мальчики во главе с Игорем Федоровичем! То они у нас на заводе, теперь я к ним в университет… Смотрите: приглашение специальное прислали. Профессоров вовлекли! А это, Федор Васильевич, вам, чтобы не скучали. — Улыбаясь, он протянул коробочку мармелада: — Прошу. С разрешения высшего начальства.

Федор Васильевич взял в руки коробку. В первую минуту, когда он услышал о гениальных мальчиках, у него было такое чувство, словно дотронулись до обнаженного нерва. Но он сдержал себя.

«Как же теперь быть? — думал Федор Васильевич. — Признаться в своем полном неведении?» Но едва Роман Терентьевич догадается, что нарушил больничный устав, как тотчас же замкнется. Ясно, что Роман Терентьевич, сам того не ведая, проболтался. Но не это важно. Важно, что Роман Терентьевич не считает эту тему запрещенной… Видимо, речь идет о вещах, уже ставших привычными, может быть, уже прочно вошедших в быт расчетного отдела: «То они у нас на заводе, то теперь я к ним…»

У больных, как и у всех людей, долгое время находящихся в неволе, вырабатывается не только повышенная чувствительность к каждому, даже незначительному событию, но и умение обойти искусственные ограничения. Больной знает, что иногда лучше просто заснуть, чем энергично расспрашивать…