Александр Розен - Почти вся жизнь

— Я скоро вернусь, Лена, — сказал Федор Васильевич. — Где Игорь?

— Он вниз спустился, к Любочке, сейчас придет…

— До свидания, Елена Владимировна, — сказал Бородин. — Может быть, вы все-таки когда-нибудь осчастливите наше семейство?

— Обязательно. Очень хочу. Вы сами знаете, как я вас люблю.

— Слыхал? — весело спросил Бородин.

На улице потеплело. Шел снег. Большие хлопья падали тихо и торжественно, как и подобает первому снегу.

— Давно ли белые ночи встречали, и вот, пожалуйста, надевай валенки, — сказал Бородин, поеживаясь. — Меня дети подговаривают модные боты купить — «прощай молодость». — Он вытянул руку и с удовольствием зажмурился. — С подлинным верно: снег!

Федор Васильевич проводил Бородина и повернул домой. Он шел и думал о сыне. Он так ясно видел его лицо, как бывает при быстрой вспышке магния. Но магний горел, не сгорая, и Федор Васильевич не спеша разглядывал дорогие черты.

Игорь был похож на мать. Он унаследовал от матери не только ее черные узкие глаза и не только ее маленький рот, но даже ее милую улыбку и даже ее манеру чуть сгорбившись сидеть за столом. В ярком магниевом свете Федор Васильевич ясно видел Елену Владимировну и Игоря. Они уютно сидят рядом и разговаривают о чем-то своем. Федор Васильевич завидовал их общей милой улыбке и даже тому, что они так похожи друг на друга.

«Глаза мамины, а взгляд ваш». Он вспомнил, как впервые привел своего мальчика на какой-то праздник. Не то была елка, не то Первомай. Все восторгались Игорем и говорили, что он «вылитая мать», и все-таки находили сходство и с Федором Васильевичем. «Взгляд отцовский…» Как он всем этим гордился!

«Зачерствел я, что ли, за эти годы? — спрашивал себя Федор Васильевич. — Не то чтобы зачерствел, а просто много рассуждать стал. Но разве я от этого меньше его люблю?»

Вспомнить только, как он переживал школьные экзамены, а потом каждый успех Игоря в университете! Но, может быть, это просто честолюбие, а не любовь? Федор Васильевич где-то слышал или читал, что настоящая любовь — это такое чувство, когда смотришь на человека не со своих, а только с его позиций. «Но это ж рабство какое-то! — всегда возмущался Федор Васильевич. — Подмена объективного мерила воробьиными эмоциями». Но сейчас не хотелось думать ни о мериле, ни об эмоциях. Хотелось смягчиться. Смягчились же товарищи Игоря по комсомолу. Им, наверно, известно, что человек совершает в жизни не одну, а несколько, иногда много ошибок. Понял же это декан. Почему же это все так трудно ему дается? Больше всего хотелось прийти домой, увидеть Игоря и посидеть втроем. Просто так, без слов понимая друг друга.

Когда он дошел до дому, улица вся побелела. Снег падал теперь быстрее и не так торжественно. Федор Васильевич вытер ноги и вошел в парадную. Здесь, как всегда, дул сквозной ветер. В глубине парадной было открыто окно во двор и стучала рама. Он хотел подправить раму, но в это время у самого окна увидел две целующихся тени — Игоря и Любочку. Игорь был без пальто, а она в шубке и шапочке. Снег падал на шапочку, волосы Игоря были совсем мокрыми.

Федор Васильевич стал медленно подниматься по лестнице, подолгу останавливаясь на каждой площадке. «Обязательно надо заняться квартирой, — думал Федор Васильевич, — а то доведешь себя черт знает до чего. Обменяться и разъехаться. Пусть у Игоря будет своя комната, и пусть он делает в ней что угодно». Но, думая так, он знал, что несправедлив к сыну. «А я в его годы?.. — думал Федор Васильевич. — Игорю уже девятнадцать, и Любочке столько же, она славная, умная, интеллигентная девушка, и они знакомы с детства…»

В это время он услышал голос Игоря снизу:

— Он мне так и сказал: «Никакой науки, к станку!» А станочек-то старенький, перержавленный… Ну, а я уперся: «Нет, нет и нет!..»

Вероятно, Игорь старался говорить тихо, но лестничное эхо усиливало звук.

Федор Васильевич заставил себя подняться еще на несколько ступенек, но едва добрался до следующей площадки, как снова услышал голос Игоря:

— Хотели из меня оловянного солдатика сделать, ну, а я меньше чем на маршала не согласен!

Федор Васильевич остановился. «Оловянный солдатик… Какая гадость! Оловянный солдатик, пошлость и гадость…» Внезапно резкая боль под ложечкой бросила его на перила. Через несколько секунд он очнулся, чувствуя, как боль расползается по всему телу. «Домой, домой, не хочу здесь, — подумал Федор Васильевич, — домой…»

Он с трудом втащил свое грузное тело на пятый этаж. На его счастье, кто-то в это время выходил из квартиры.