Александр Розен - Почти вся жизнь

Николай Алексеевич забыл о них, едва только пароход отчалил от берега. Он смотрел на Волгу, но думал о своем. Теперь, когда номер сделан, надо его шлифовать. Виктор работает хорошо, и все же Николай Алексеевич чувствует в его работе скованность. Это пройдет со временем. Со временем и весь номер будет совсем другим. «Бочка», что там ни говори, старая конструкция. Он сумеет заинтересовать в этом деле настоящих людей. Все надо менять: освещение, костюмы; сама конструкция должна напоминать отнюдь не базарную бочку, а скорей всего космический корабль. И обязательно должна быть музыка.

Он еще раз взглянул на Волгу, и вдруг откуда-то издалека услышал скрипку. На пароходе играл вечерний оркестр, но Николаю Алексеевичу казалось, что играют только для него. Какая-то неясная теплая мелодия. «Да, да, очень хорошо… Ну еще немного, так… Сейчас начнется звездный полет…»

Стемнело, когда он вернулся домой. Специально к этому дню он сшил костюм и решил перед поплавком переодеться. Он уже взялся за выключатель, чтобы зажечь свет, но услышал из сада голоса Любы и Виктора. Николай Алексеевич хотел их окликнуть, но так и остался стоять молча, с рукой на выключателе.

— Не понимаю и никогда не пойму, — послышался голос Виктора. — Вот это ты и называешь жизнью? Неужели же ничего другого, кроме галантерейного ларька, ты не могла найти?

— Да я особенно и не искала… — ответила Люба. — Надо было работать, хотела уехать в Заволжье или в Казахстан, но бабушку нельзя оставить, она старенькая… Да ведь работа не делится на хорошую и дурную.

— Ну, знаешь, это мы еще в шестом классе проходили.

— Мы тоже. Я кончила семилетку.

— Мне тебе душу хочется открыть, а ты обижаешься… Вроде дядюшки моего.

— Спасибо!

— А чем мой дядюшка плох? Только тем, что доводов моих не выслушал. А так ведь старик замечательный! Бригадир монтажников, они стометровые опоры монтируют… Сто метров над Волгой!

— Ну, да ведь не каждый день они на такой высоте работают…

— Конечно, нет. А я бы хотел так… Каждый день.

— Ты еще не начал с Николаем Алексеевичем работать, а уже ему изменяешь.

Виктор засмеялся:

— Эх, Люба… Знаешь, что мне в жизни нравится? Риск! Да, ежедневная, даже ежеминутная опасность. Такая жизнь для меня. Это я люблю. Мечтал я пойти в летчики-испытатели или в подводники… Ну, а мотогонки тем и хороши, что по нескольку раз в день рискуешь.

Николай Алексеевич снял руку с выключателя. Зажечь свет — значило обнаружить себя, а этого он теперь совсем не хотел. Зачем? Это их дела, меня они не касаются…

Очень скоро он понял, что лжет самому себе: этот разговор его касается. Ему было больно, и это значило, что разговор имеет прямое к нему отношение.

Стоять в тем, ноте и слушать было не в его вкусе. Да и того, что уже сказано, вполне достаточно. Он повернулся и вышел из дому.

За эти несколько минут стало совсем темно, но Николай Алексеевич смело шагнул в степь. Он любил эту темноту, высокие звезды, слабые шорохи, словно из других миров, терпкие ароматы трав, сытный запах земли. Здесь, в степи, все чувства были обострены, все голоса слышались отчетливо.

«Я люблю опасность, — слышал он голос Виктора. — Я не могу жить без риска».

Так вот что толкнуло его ко мне!

«Пусть так, — сам себе возражал Николай Алексеевич. — Не все ли равно? Виктор честно работал все это время и не жалел себя. Работал? Как бы не так… Для него это все баловство, прихоть, может быть потом он сам назовет это время „случайным эпизодом“».

Николай Алексеевич вспомнил свою молодость, свои скитания, свои надежды. Многое из того, о чем он мечтал, не сбылось. Жизнь шла не гладко. Потери были невозвратимы. Иногда в этом был виноват только он сам, бывало, все складывалось против него. Но работа была работой. Он не чувствовал уважения к слову «риск». Жизнь дана не для того, чтобы дразнить ее. Надо было работать, и он работал. Он был объездчиком лошадей на Северном Кавказе, охотником в сибирской артели, униформистом в Ленинградском цирке, шофером в пожарной дружине…

Мотоцикл он любил страстно. Его старенький «харлей» отказался служить, уже будучи совсем при смерти. Коля Сыромятников выпотрошил из старика все, что было ценного, остальное прикупил по дешевке и сам собрал новую машину. Никогда он не думал, что машина будет его кормить.

Но случилось именно так. Он стал известен как гонщик. К тому моменту, как Вилли Люденбах начал гастроли в Советском Союзе, Николай Сыромятников занимал вполне прочное положение.