Александр Розен - Почти вся жизнь

— Противник долгое время не бомбил этот дом, потому что тут все были перемешаны — и немцы и мы. А уж потом озверел и бросил три бомбы подряд.

— В этот день вы и были ранены? — спросил Кудрявцев.

— Да.

— Полина Михайловна! — снова спросил Кудрявцев. — Вы в этот день были там, на Продольной?

— Да, — сказала Минаева. — Да, да. Когда бросили бомбы, я была там. Лизанька, — сказала она, видимо боясь, что дочь может испугаться ее волнения. — Лизанька, возьми картинки и поди в кухню. Иди, иди… Возьми там пирога…

Нерчин быстро собрал картинки, разбросанные по стульям, и Лиза, взяв их, побежала в кухню.

— Когда упали бомбы, меня не ранило, а только оглушило, — продолжал Нерчин. — Я слышал, что говорили, будто бы командир отделения ранен, но я не был ранен. И когда немцы ворвались в дом, я слышал их разговор. Потом наши отбили дом. Ну, в общем, все то, что от него осталось. Голова у меня шумела, но я все помню. Кто-то мне дал водки, и я совсем пришел в себя. Потом поднялся, смотрю — артиллеристы ставят орудие на прямую. Я собрал своих, говорю: «После подготовки — за мной!» Орудие дало несколько выстрелов, хорошо, знаете, так: по цели; я уже хотел командовать, ну, а тут мина. А дальше ничего не помню…

— Дальше я… Я все это помню… — с силой сказала Минаева и, обернувшись к Кудрявцеву, спросила: — Вы помните, что я вам рассказывала?

— Да, — сказал Кудрявцев, — и я захватил записи с собой. Тут все с ваших слов записано. — Он вынул тетрадь, разлинованную по-бухгалтерски, и прочел: — «В октябре месяце наш отряд вместе с новым пополнением прибыл в Сталинград. Меня, как более опытную, сразу же послали на Продольную улицу. Когда я туда попала, думала: „Отсюда мне не выбраться…“ На моих глазах бомбили угловой дом… Я все-таки хотела туда пойти, но мне сказали: нельзя, там немцы. Потом немцев выбили. Тут еще наши артиллеристы подкатили пушку. Я снова хотела пойти, но немцы стали бить из минометов. Лежу в воронке, пережидаю. Когда немцы перестали стрелять, вижу, возле пушки лежит наш боец, и слышу разговор. Один боец говорит: „Что ты, он еще дышит“. Я подползла: живой… Когда я его тащила, чувствовала, что он за меня держится… Притащила в блиндаж. Там на берегу были блиндажи понаделаны, в скале. Сделали перевязку, и врач сказал: он очень плох, отправляйте его на левый берег. Это был мой первый раненый в Сталинграде…»

— Так, значит, это были вы… — тихо сказал Нерчин.

В это время в комнату вбежала Лиза, с большим куском пирога в руках.

— Мама, мамочка! — Голос ее показался Кудрявцеву удивительно звонким. — Пирог очень вкусный! Мама, почему ты плачешь? Не плачь, мамочка, — говорила Лиза, гладя руки Полины Михайловны и зло глядя на Кудрявцева и Нерчина.

— Я не плачу, — сказала Полина Михайловна. Слезы градом катились у нее из глаз. — Глупая девочка — это от радости. Вы знаете, товарищ майор, я так рада, что вы живы, так рада!

Майор подошел к ней.

— Я жив, жив, — сказал он. — Спасибо вам, Полина Михайловна. И не будем больше об этом.

Полина Михайловна вытерла слезы.

— Дайте же на вас взглянуть, — сказала она неожиданно весело. — Как же вы хорошо поправились. Полный такой, представительный. Майор! Настоящий майор, — сказала она с восхищением.

Все ей нравилось в Нерчине — и его полноватое свежее лицо, и румянец, и походка, и золотые погоны. Это был ее раненый. Он был жив и стал такой, какой он есть, благодаря ей.

Раздался звонок, Полина Михайловна и Лиза пошли открывать дверь; было слышно, как мужской голос сказал: «Здравствуй, Полюшка, здравствуй, Лизанька», — потом Полина Михайловна стала о чем-то говорить быстрым шепотом, вероятно рассказывала мужу о своих необычных гостях. Наконец хозяева вошли в комнату.

— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте, — сказал Минаев, пожимая руки Кудрявцеву и Нерчину. — Очень рад, что все так хорошо получилось. Жена мне уже обо всем поведала. Прекрасно, прекрасно!.. Такой случай отметить надо.

— Пирог готов, — сказала Полина Михайловна, — чуть-чуть подгорел, но с корочкой даже лучше. Есть баночка крабов…

— Что твой пирог, что крабы, — говорил Минаев, подходя к буфету. — Без беленькой не отметишь.

— Это верно, — сказал майор серьезно, — у меня так прямо горло пересохло.

Минаева накрыла на стол, принесла пирог, поставила рюмки. Павел Васильевич налил вина.

— Ну, как говорится, — со свиданьицем…

Все выпили, и Нерчин сказал:

— Жаль, нет моей Тамары. Вот была бы рада. Сегодня же ей обо всем напишу.