Феоктист Березовский - Бабьи тропы

Бабка приговаривала:

— Господи, благослови… Господи, благослови… Спаси, скорбяща божия матерь… заступись… помилуй рабу твою…

Протащили сквозь хомут Параськину голову и плечи.

Но зацепились за гуж распустившиеся Параськины волосы. Параська вскрикнула. Афоня отцепил волосы.

А бабка сказала Олене:

— Ну теперь пошибче потянем, Оленушка.

Обливаясь потом, они потянули Параську.

Огромный живот Параськи не проходил сквозь хомут.

Бабка шептала Олене:

— Ну-ка, Оленушка… враз… Господи, благослови… Враз!..

И в тот момент, когда они с силой дернули Параську, а живот ее уперся в хомутину, изба огласилась истошным воплем Параськи:

— А-а-а-аа!..

На полатях проснулись и заплакали ребятишки.

Бабы готовы были еще раз дернуть, но Афоня остановил их сердитым окриком:

— Будет, мать честна!.. Загубите девку… Кончайте!..

Бабы остановились.

Митрошиха обиженно забормотала:

— Ну так что… можно и кончить… Не для себя стараюсь… Девку жалко…

Параську положили обратно на кровать.

Измученная и обессиленная, она лежала с закрытыми глазами и громко стонала:

— О-ох… О-ох… О-ох…

И вдруг опять, в приступе потрясающих болей, хваталась руками за изголовье кровати, судорожно вытягивалась и отчаянно кричала.

— А-а-ай!.. А-а-ай!..

Так, извиваясь и корчась, кричала она вплоть до рассвета. Бабка Митрошиха поила ее крещенской водицей с тенетами, собранными с божницы. Ничего не помогало.

Олена и Митрошиха долго и тревожно шептались. Потом Олена связала два грязных полотенца и продернула их через брус, поддерживающий полати. На вышине аршина от пола концы полотенец завязали крепким узлом.

Митрошиха передернула узел повыше, попробовала крепость полотенец и крикнула Афоне:

— Вставай, Афоня… Слезай с печки-то…

— Зачем? — сердито спросил Афоня. — Чего опять надо?

— Простить и благословить надо дочку-то, — сказала старуха. — Должно, за грехи перед вами не выпрастывает ее господь-батюшка… Слезай…

Простудно кашляя и сопя, Афоня слез с печи и, увидев подвешенные полотенца, удивленно спросил:

— А это к чему?

Бабка ответила:

— Подвешивать станем… Ничего не поделаешь… Помогать надо девке… А ты не мешайся… Становись… да благословляй…

Сердито фыркая, Афоня подошел к столу и взял в руку снятую Оленой с божницы почерневшую, засиженную мухами икону.

Олена и Митрошиха подняли кричавшую Параську и почти волоком подвели к отцу.

Перебивая ее крик, Митрошиха громко сказала ей в ухо:

— Проси у отца прощенья… Тогда поможет мать пресвята богородица… Господь-батюшка выпростает… Проси!..

Но ничего не понимающая Параська закатывала глаза и очумело выкрикивала:

— О-о-ой!.. О-о-ой!.. О-о-ой!..

Афоня перекрестил ее иконой.

Перекрестила и Олена.

После этого Параську поволокли к подвешенным полотенцам, продернули в петлю и, положив животом, опустили. Руки и ноги Параськи повисли, как плети.

И снова изба огласилась истошным воем:

— А-а-а-а-а-а!..

Опять рявкнул Афоня на баб:

— Сдурели вы… мать честна… Вынимайте!.. Загубите девку вконец…

Бабы подхватили Параську и проворно выпростали из петли.

Митрошиха приговаривала:

— Слава тебе, господи… Теперь уж выпростает господь… беспременно…

Афоня злобно плюнул и выбежал из избы на двор.

В избе наступила томительная тишина, продолжавшаяся с минуту. И вдруг раздался громкий, чуть хриповатый крик маленького человека.

Постояв еще с минуту, прислушиваясь, Афоня кинулся обратно в избу. Бабка Митрошиха подала ему завернутое в тряпицу, трепещущее маленькое тельце новорожденного:

— На-ка, дедушка, подержи… С внуком тебя…

Параську уложили на кровать, укрыли шубой.

Только сейчас пришла она в себя и радостно почувствовала долгожданный и благостный покой, разливающийся по ее измученному телу.

Лежала ослабевшая. Бледное и осунувшееся лицо ее, склонившееся набок к подушке, утопало в густых черных волосах, рассыпавшихся вокруг головы. Усталые глаза были полуоткрыты. Так же полуоткрыты были и побелевшие губы. А на лбу поблескивали капельки пота.

В комнате разливался голубой рассвет.

Параська тихо и облегченно стонала.

Последние дни рождественского поста деревенские бабы только и жили разговорами о Параське и ее ребенке.

При встречах они судачили:

— У Параськи ребенок-то родился весь в Павлушку Ширяева.

— Да что ты, девонька?

— Истинный бог! Белый да кучерявый…