Марк Максим - Шах и мат

Три матросских горла поддерживали начальство.

В этот момент опять раздался странный звук, как будто в ящике рядом кто-то громко и сочно чихнул.

Бутылка опустилась, и пьяные удивленные глаза боцмана уставились на матросов:

– Бросьте штуки шутить, ребята, кто здесь чихает?

Все четверо прислушались. Но ничего не было слышно, кроме шуршания воды за бортом.

Боцман сказал хрипло:

– Ты чихнул, Уильстон?

– Боцман, не валяй дурака, я не чихал.

– Пятьдесят четыре ведьмы, кто чихает?

На этот короткий вопрос вновь не последовало ответа, и четыре бутылки снова опрокинулись в четыре горла.

Когда матросы выходили из трюма, они шли не по прямой линии, но фантастическим путем: сначала к одному борту, потом к другому, потом опять к первому. Они шли очень долго, и боцман сказал:

– Уильстон, дружище, как будто трап стал длиннее, а?

Уильстон поддержал боцмана. Он ответил, качаясь, как судно в шторм:

– Святая правда, мистер боцман. Чудеса творятся на этой проклятой яхте. Кто-то удлинил трюм, чтобы четыре бедных моряка еще больше устали, тысяча чертей!

– Не ругайся, Уильстон, – кротко сказал боцман и покачнулся. – Ты знаешь, что я не люблю ругательств, сто тысяч дьяволов и тридцать четыре ведьмы.

Когда они дошли до верха трапа, два ящика сами собой открылись, и Хэллтон сказал, вылезая:

– Что это ты расчихался так, Кэлли?

– Проклятый ящик, – сказал Кэлли и чихнул еще раз. – Там столько мучной пыли, что мой нос не выдержал.

Между тем боцман стоял перед капитаном и невнятно говорил:

– Ни чуточки безбилетных, мистер Сток… Ни-ни-ни… Даже и не пахнет.

Его сильно качнуло.

– Зато от вас сильно пахнет, – сказал капитан Сток, не выпуская трубки из зубов.

– Чем? – удивился боцман.

Его еще раз качнуло.

– Виски, – объяснил капитан.

– Виски? – переспросил боцман.

И махнул рукой.

– Это с детства. Еще в детстве моя мать говаривала: что это от тебя так несет, Джон, как из винного погреба? Моя бедная мать…

Капитан Сток прервал его:

– Ладно. Пойдите, выспитесь.

Боцмана снова качнуло. Он взял курс на дверь, справился с этой трудной задачей и причалил к койке. А капитан Сток отправился в каюту-салон с докладом.

В каюте-салоне яхты «Акулы», каюте, скорей напоминающий салон дворца, чем каюту, и убранной с тяжелой роскошью, в которой сквозило стремительное желание династии Хорлэев поразить своими богатствами и могуществом, в этом салоне присутствовало три человека. За столом сидел сам Акула Хорлэй, он внимательно смотрел на капитана Стока, стоявшего перед ним. Немного поодаль скромно стоял в углу не кто иной, как мистер Грэффи, один из самых опытных сыщиков лучшего сыскного бюро, учрежденного династией Хорлэев для защиты своих интересов.

Мистер Хорлэй сказал, следя за дымом сигары:

– Вы утверждаете, Сток, что никого больше в трюме нет и что этот Стоун, репортер, был единственным, неожиданным пассажиром?

– Совершенно верно, сэр.

– Ваше мнение, Грэффи?

– Я тоже так думаю, сэр. Никто не мог знать, что яхта снимается с якоря. Тем более что приказ, данный капитану, был в запечатанном конверте, сэр.

Мистер Хорлэй сделал короткий жест.

– Хорошо. Вы оба свободны, можете идти. Я отдохну немного.

Почтительный поклон: капитан и сыщик вышли. Мистер Хорлэй молча докурил сигару, аккуратно положил ее в пепельницу и прошел в смежную каюту, спальню, где была приготовлена постель. Медленно и неторопливо Акула Хорлэй снял костюм, облачился в шелковую пижаму бледно-кремового цвета с синими отворотами и лег. Еще мгновение он лежал с открытыми глазами. Затем глаза его сомкнулись, и он крепко заснул, убаюкиваемый мерным ходом яхты к северо-востоку по гребням океана.

Акула Хорлэй спит, мерно поднимая дыханием застежки пижамы. Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят разные видения, разные сны. Несмотря на свое могущество, несмотря на свои богатства, Акула Хорлэй так же подвержен сновидениям, как любой лифт-бой любого из его дворцов. Но в противоположность лифт-боям сны неприятны, не велосипеды, не трубки, не кинематограф снятся мистеру Хорлэю, миллиардеру Хорлэю, Акуле Хорлэю. От этого он стонет во сне, изредка вскрикивает, изредка рычит почти звериным голосом.

Под сомкнутыми веками Акулы Хорлэя проходят волны видений.

Экран, на котором эти видения скользят, то светлеет, то темнеет, в зависимости от того, что чувствует Акула Хорлэй.