Никтория Мазуровская - Шах и Мат. Сыграем в Любовь?

Весна в этом году, выдалась очень холодной и дождливой. Интересная насмешка судьбы или скорей, жизненное совпадение.

Когда-то давно Вика ужасно не любила зимы и отдавала свое предпочтение весне. Когда мир, казалось, просыпается от спячки, начинает играть красками зелень, цветы распускаются и радуют глаз. Солнце греет теплее, свежий ветер приносит долгожданное освобождение от зимних печалей и хлопот.

Теперь весну она стала ненавидеть. Люто. Как февральские морозы и ветра. Интересно получается.

Месяц, который она люто ненавидела в ее родном языке имел именно такое название. Лютый. Февраль.

Теперь еще и апрель к нему в компанию прибавился.

За окном моросил противный мелкий дождь, на участке слякотно и сыро.

И она стояла и смотрела на это.

Тучи серые закрыли собой солнце: ни лучика света не видно. Только серая промозглая темнота.

Прямо как у нее на душе.

Сколько лет она не плакала,– было ощущение, что слезы давно закончились. И даже когда хотелось, казалось, легче от слез станет,– не могла.

А вот сейчас прорвало плотину.

Тихо и без крика, истерики. На них просто не было сил.

Она не могла отойти от окна, чтобы сесть на стул или лечь на пол. Не могла пошевелить рукой и вытереть свои щеки от слез. Не могла пойти и сделать хоть что-то, чтобы прекратилось это поганое ощущение в груди.

Жжение затухающих углей. Вроде не так больно, но только от того, что гореть там уже просто нечему.

Все покрылось золой и пеплом.

Будто умирала медленно, минута за минутой.

Не видела стрелки часов, сумерки за окном, как включился фонарь, реагирующий на движение и отодвинулись ворота.

Она, будто в вакууме находилась,– вокруг не было даже воздуха. Только пустота. Абсолютная.

Раньше она ее боялась – пустоты. Сейчас рада. Пустота станет для нее анестезией, потому что оторвать от себя половину и обойтись без боли – это нереально. Но, в хирургии встречаются ситуации, когда просто необходимо отрезать больше, чтобы не началась гангрена, чтобы не умереть и суметь жить дальше.

Не стала поворачиваться на звук открываемой двери и хозяйские уверенные шаги: Сава всегда был уверен в своих поступках и решениях. Никогда не давал себе слабины или возможности усомниться в правильности своего поступка.

Он ошибся. И за эту ошибку платить придется ей.

– Ты чего в темноте сидишь? – чуть хриплый и настороженный голос проник в каждую клеточку, заставил съежиться и замереть в ожидании.

Саве стоило только зайти в дом и он сразу понял, что с ней что-то не так. Этой мысли Вика улыбнулась. Еще день назад это приводило ее в бешенный восторг: Сава угадывал ее настроение, он его собственной кожей, казалось, ощущал, знал на вкус ее грусть, ее печаль и радость. Теперь же ничего, кроме пустоты, оберегающей ее же собственный рассудок, не было.

Она вздрогнула, когда чуть холодные ладони прижали ее к крепкому телу, а шеи коснулся жаркий поцелуй.

– Кажется не видел тебя целую вечность, так соскучился! – отросшая за день щетина приятно царапала кожу, и Вика начала дрожать уже отнюдь не от боли. От отвращения на саму себя. Тело реагировало на него. Ей было больно, душа кровавыми язвами покрылась, не успевшими затянуться как следует, а желание в теле возникло сразу… от одного касания, от его губ, от его запаха резкого, но такого родного, от жёсткой щетины, царапнувшей оголившиеся нервы.

– Тебе конверт принесли, – сухо проговорила и оттолкнула его руки от себя. И поворачиваться к нему, лицом, не стала.

Этих слез он не увидит. Не заслужил!

Сложила руки за спиной и сцепила их в замок, кажется до хруста в суставах.

– Конверт?

– На столе лежит, – от плотной бумаги у нее на пальцах остались невидимые, но чересчур ощутимые ожоги, до сих пор подушечки горели огнем, трескались и кровоточили.

– Что происходит? – он резко развернул ее к себе, не обратив и малейшего внимания на тот конверт, – Ты плачешь?

Как бы она хотела сейчас потерять память. Вычеркнуть из своей жизни пять лет лжи. Забыть и не чувствовать никогда этой поганой любви к нему. К его карим глазам, насупленным бровям и этим упрямым губам. Как бы хотела не помнить тепло и ласку его рук, силу его страсти, -доводящую ее до слез,– нежность. Ничего не хотела. Только забыть его навсегда.

– Нет, не плачу, – тихо прошептала, – Я оплакиваю.

Лицо его закаменело.

– Бабушка? – он видимо решил, что кто-то умер.

– Она, слава Богу, в порядке.