Владимир Лиходеев - Сначала было слово

— Встретил.

— Во-на как… И куда ж его?

— Куда… В Иркутск…

Дядя Афанасий слабо дернул вожжой:

— Вина его какая?

— Книги писал (хотел сказать: «Журналы», — но подумал, что дядя Афанасий не поймет).

— Вишь — книги… А они уж все и написаны…

— Что ты врешь? Как это, все книги уже написаны?!

— А о чем писать? Написано — не убий… Убиваем… Написано — не укради… Крадем. Написано — не пожелай… Желаем! Для чего книги-то писать?

— Пусть так, — немного развеселился Заичневский, — да можно ли человека за то, что книгу написал — в каторгу?

— Вишь — можно! — дядя Афанасий показал назад в Тельму через плечо кнутовищем. Коняга дернула, неверно истолковав движение его, дядя придержал вожжу: ш-ш-ш-ш…

— А справедливо это?

Дядя Афанасий подумал, сказал:

— За книги протопопа сожгли.

— Да про что писал-то твой протопоп?

— Писал, как беса в себе сокрушать.

— А как царя сокрушить, не писал? — весело спросил Заичневский.

— Э, паря… Молод ты… Беса сокрушив, царя сокрушить — раз плюнуть! Оттого и повезли твоего… В Петровские заводы али еще подальше… Шутка? Беса сокрушить! Да какая власть дозволит?

Петр Заичневский пришел из Тельмы к вечеру, когда с Красного уже уходил пароход, а на Варничном наводили порядок. В трактире подсел к нему Николай Николаевич Чемесов. Заичневский удивился.

— Я вас ищу, уж простите старика. Не сочтите за нескромность… Правда ли, что в этапе нынешнем находился сам господин Чернышевский?..

— А я почем знаю?

— Петр Григорьевич… Воля ваша… Но хоть бы одним глазком глянуть… Детишкам показать…

— А вы откуда знаете, что он — в этапе?

Николай Николаевич присел, придвинулся с локтями:

— Разговор слышал… В конторе…

— А вам зачем смотреть на него?

— Я бы вам сказал, да не смею… Сочтете меня…

— Не сочту. Говорите.

— Может быть, чайку желаете? По-домашнему?.. Олимпиада Яковлевна с детками у тещи… Я один… По-домашнему, а?

Петр Заичневский улыбнулся. Странный этот чиновник, тихий, добродушный, семейный, вдруг неожиданно сказал речь над Усачевым. Что его толкнуло?

Чемесов жил в собственном доме на Мальтийской (на Большой то есть). Было еще светло, но огонек под образом горел уже ярко. Баба (вдова ссыльнопоселенца), прислуживавшая у Чемесовых, внесла самовар.

Чемесов смотрел на Заичневского загадочно.

— Не томите, Николай Николаевич, — сказал Заичневский, — раз уж позвали, не томите.

Чемесов вздохнул:

— Бог не выдаст (перекрестился)… Покуда Еремеевна стол накроет, прошу-с.

И пошел вверх по скрипучей лестнице.

Там наверху оказалась не то кладовка, не то мансарда с единым окошком под самым коньком. Чемесов зажег свечу.

— Зимою хода сюда нет. Чердак считается. А летом…

На чердаке, как полагается такому месту, оказались ящики, тюки, гнутые бросовые, ломаные стулья, хлам. Подалее от входа находился кованый сундук, а рядом, углом к нему, другой, поменьше. Николай Николаевич установил свечу (накапав) на большом сундуке, с краю и поднял крышку малого. В малом сундуке оказались связки книг. Петр Заичневский увидел «Современник».

— Вот-с, — сказал Николай Николаевич.

— Что же вы их прячете? Они дозволены цензурою…

— Так ведь и он-то (кивнул головою на восток) был дозволен… А вон видите, как обошлось… А теперь уж, конечно… Мне и ссыльные доверяют… Я ведь и своим чиновникам даю-с…

— Никогда не называйте имен, — строго предупредил Заичневский…

— В том-то и обида, что все мы, русские люди, как чужие, — печально сказал Николай Николаевич, — имен не называть, знать не знать… Как же жить-то на свете? А мертвых называть можно?

— Мертвых можно, — усмехнулся Заичневский.

— Ну так вот вам, — сказал Чемесов и поднял из сундука связку «Современника». Там, на дне лежала обернутая клетчатым платком какая-то пачечка. Чемесов, поставив связку рядом со свечою на большой сундук, достал со дна, развернул, извлек сложенную раз в восемь бумагу, бережно развернул…

Это была прокламация «Молодая Россия»!

Заичневский задохнулся от неожиданности. Он чувствовал, что выдает себя своим состоянием, но преодолеть себя не мог. Впрочем, Чемесов не смотрел на него:

— Покойник наказал: покажите ему… Вам, значит… Умирая…

— Что ж он мне сам не показал?!

— Стало быть, не показал…

— Как же он сберег ее?

— Не сказывал…

— А вы-то прочли ее?

— Стал было читать… Боюсь… Скажите, это он (опять головою на восток) писал?