Максимилиан Кравков - Утро большого дня

— Я вас ищу! — окликнул его Кунцов, пролезая между вагонеток.

— Михал Михалыч, привет! К вечеру кончим программу!

Кунцов тяжело дышал.

— Без четвертой лавы смогли бы окончить?

Фролов беспечно махнул рукой.

— Двумя лавами кончим. А это уж сверх! Кстати, и уголь пошел сырой!

— Сы-рой? — с расстановкой сказал Кунцов и оперся о вагонетку, — сы-рой? — с возрастающим страхом повторил он, хватая Фролова за руку. И вдруг зашептал ему на ухо:

— Слушайте... слушайте, не допустим беды!

— Вы о чем? — вырвал руку Фролов, тоже испугался и поднял лампу. Вид у Кунцова был дикий. Глаза выкатились, губы дрожали.

— Остановите четвертую лаву!

Фролов болезненно передернулся, а потом загорелся острым подозрением.

— За стеною вода! — спешил говорить Кунцов. — Может быть, целое озеро! Можете мне поверить?

— Нет! — враждебно и сухо оборвал его Фролов, — вам я не верю! Я помню трещины в потолке, которыми вы пугали. Теперь начинаете снова? Не знаю, что двигает вами, но наши дороги различны. И больше ко мне с таким предложением не обращайтесь!

Он ушел от Кунцова возмущенный и негодующий. Минуту Кунцов постоял один. Потом ударился затылком о крепь и застонал.

— Теперь к кому?

Кровь застучала в его висках. Удушье подступало к горлу и он кинулся в партийный комитет. Шафтудинов выслушал сбивчивую речь Кунцова, налил ему стакан воды и пожал плечами.

— Вы говорили с Вильсоном?

— Говорил. Но он мне не верит. Мне никто не верит!

— А где доказательства?

— Нет доказательств!

— Что ты, Михал Михалыч! Из-за этого останавливать работу?

Кунцов разрыдался и ушел.

— Заработался человек! — пожалел секретарь. Но, все же, послал за Роговицким.

— Вот какое дело, Аммосыч! — сказал он, передавая слова Кунцова, и щелкнул по столу пальцами, — ты у нас старожил. Не помнишь такого от прошлых разведок?

— Что мне, сто лет? — обиделся Роговицкий, — меня еще бабы любят!

Потом припомнил.

— Как будто бы слышал... Про воду слышал! И знаешь, — вдохновился он и вскочил, — Лаврентий, шорец, рассказывал! Старик!

Шафтудинов побледнел.

— Посылай за Лаврентием!

Программу закончили к вечеру. Звягин узнал об этом, выходя из штольни. Он пошел отдохнуть к себе на квартиру и встретил дор о гой Марину.

Мела пурга, крыши курились снегом. А в комнате было тепло. Первый раз за время житья на Березовке они разговаривали наедине, спокойно, о посторонних для рудника, но дорогих для себя вещах.

Времени оставалось много, еще целые три часа.

Поленья сгорели и рассыпались в угли. Звягин погасил лампу и распахнул печную дверцу. По темному полу легла пламенная дорога, а синий узор на обмерзшем стекле замигал холодными огнями.

— Ну, рассказывай дальше! — сказала Марина и откинула упавшую на щеку прядь волос. Она сидела за столом, уронила на локоть счастливую голову и по влажным глазам ее бегали вспышками отсветы пламени.

Звягин, обтянутый толстым свитером и от этого особенно плечистый, почтительно посмотрел на нее и, стоя у печи, опять заговорил из темноты.

— Перед самым приездом сюда я попал в Москву. Понимаешь, в октябрьскую ночь! Я порядочно одичал перед этим на севере и в Кузбассе. За спиною два года условной тюрьмы и полная неизвестность, что случится с тобой!

Девушка сделала протестующее движение.

— Да... В таком состоянии я попал на праздничные улицы. Разноцветные зарева полыхали над площадью и воздух над головою звенел и ликовал! Сразу же я потерялся в несметных толпах. Огни, улыбки и музыка, как метель, закружили меня. Я шел, точно в сказке!

— Над городом реяло марево. Пурпурное марево, как второе и праздничное небо. Под ветром пылали флаги. Десятиэтажные дома были, как утесы, а на площади от прожекторов выросли голубые стебли. Они подпирали небо. Голова моя кружилась, мне казалось, что играет и звенит сама ночь, что вот-вот и дома затанцуют в этом великолепном карнавале...

Ветер взвыл за окном. Звягин умолк.

— И ты? — спросила девушка, кутаясь в платок.

— О! Я ожил! Соскочила с меня кожура. Потянуло работать. К яркой работе! Но не здесь, не в Кузбассе. Здесь за мной волочился хвост...

— Ты выдумал это! — нежно сказала Марина.

— Понятно! — расхохотался Звягин, — но тогда-то мне вправду это казалось. Как относятся ко мне люди? Загадка! А в пожаре не был виновен никто. Или все виноваты! Тогда мы не знали, что угли Октябрьской могут самовозгораться... Мне очень тоскливо показалось на руднике после Москвы...