Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

— Значит, — шумел он, — недогляд у нас, мимо смотрим, а не в самый настоящий центр. Проглядели врагов под самым носом. Поджоги — одно. С мостом — второе. Теперь Оглоблина подстрелили. Куда так дальше пойдет? Куда?

Степан Петрович и другие сердито молчали. Было в крике Зайцева много справедливого, и нечего, по их мнению, теперь напоминать о том, что каждому понятно.

— Этак если зевать дальше, так кулак и контрреволюционер прямо живьем проглотит. Нет бдительности. Уши развесили. Об Оглоблине прямое предупреждение было, если бы проследить да посторожить, так и мужика сберегли бы, да и преступников, может быть, накрыли. Ведь за ним следили. Вот! А нам бы напротив них свою разведку.

— Оплошали... Да и недосужно...

— На все должно времени хватать, — сердито поучал Зайцев.

— Стало быть, нехватает, — хмуро возразил кто-то.

— Это как же? — вскипел Зайцев. — Как же это у большевика, у коммуниста может нехватать времени на неотложное? Такого и быть не должно. Это называется оппортунизм! Правый оппортунизм! За это из партии на двух щепках выкидывают...

— Что ж, выкидывай, коли права у тебя, товарищ Зайцев, имеются на это.

— Это который сказал? — быстро обернулся к говорившему секретарь. — Который?

— Да все я же...

— Протопопов! Бузишь! Замечаю я тебя, Протопопов, без дисциплины ты.

Протопопов, худой сорокалетний крестьянин, со впалыми щеками и маленькими серыми глазками, которые сейчас сверкали у него возбужденно и сердито, протолкался поближе к Зайцеву:

— Ты меня замечаешь, это верно. Да я и не прячусь. Я как понимаю, так и говорю. Малому обучен, значит, по единственному рассудку собственному рассуждение имею.

Тимофей Лундин, новоприбывший из района рабочий, которого временно пристроили почему-то в правлении, сверкнул весело зубами:

— Эх, товарищек, неправильно ты сердишься! Ведь тебе правильно сказано. Чего же ты кипишь? Выкидывают из партии за проступки и там всякие уклоны. А прежде всего, глядя по человеку, на путь настоящий стараются наставить. Вот вроде тебя... Конечно, оплошка это, как я погляжу, что товарища не смогли уберечь. Хотя попортили его и незначительно и оправится он, но все-таки неладно: живого работника из строю вывели на какое-то время.

Зайцев прислушался к словам Лундина, посмотрел на него, потом на Протопопова и ничего не сказал. Лундин сунул руку в карман и достал пачку папирос. Закуривая и щурясь от дыма, он уже без улыбки добавил:

— Конечно, недогляд. Оглоблин что рассказывал? А то, что слышал он знакомый голос, но признать его не мог. Знакомый голос во время нападения! Это о чем говорит? О неблагополучном положении. Имеется враг совсем близко. Вот тут!

У Зайцева глаза зажглись оживлением:

— В этом-то самый главный корень. Об чем толкуем. И когда записку Василию подкидывали, участвовал в этом деле кто-то здешний, и когда выкрали эту записку, и вот теперь... Про это я все время говорю и кричу.

Было уже поздно. Лампочка коптила. В окна лезла густая душная ночь. Усталые коммунары позевывали. Зайцев заметил это и предложил расходиться. Сам же, задержав Лундина, остался в накуренной комнатке.

— Вот видишь, товарищ, — обратился он к Лундину, когда все ушли, — народ тяжеловатый. Бьюсь, а иной раз и толку мало.

— Да-а... — неопределенно протянул Лундин.

— Конечно, есть и надежные и толковые партийцы, а вообще ячейка слабая. И притом есть у меня опасение, что засоренность.

— Вычищать надо.

— Определенного ничего покуда не получил я. Только мнения у разных неправильные и поступки. Насчет чутья классового. Я так понимаю, что вот некоторые даже знают, кто это соучаствовал в стрельбе по Василию, а молчат.

— Боятся?

— Которые боятся, а которые и по дружбе да по родству.

— Плохо.

— Конечно, плохо. Воюю я, закручиваю, а выходит, что я один.

— Теперь нас двое будет, — просто и дружески напомнил Лундин.

— Само собою разумеется! — тряхнул головой Зайцев. — Будем вдвоем и коих еще покрепче притянем к себе. Тут вот этот Василий Оглоблин чудак. Подавал в партию, а потом пришло ему в голову заявленье обратно просить.

Зайцев рассказал, почему Василий решил, что ему не место в рядах партии. А Лундин, выслушав секретаря, весело осклабился:

— Парень хороший! Этакого выпускать не следует.

Промолчав, Зайцев назвал еще тракториста:

— Надежный. Немного только вертун, шуточки любит, с молодежью треплется.

— Это не грех, — засмеялся Лундин. — Сам молодой, к молодым и тянется.