— Сам, выходит, до подлости дошел! — зло определил Влас. Но сразу же почувствовал жалость к мальчику, жалость, которая, помимо его воли, теплом разлилась по сердцу и высушила злобные и укоризненные слова. — Как же это ты так? — тише и проще и уже без злобы спросил он.
— Она вредная... — присел на кровати Филька и оглянулся кругом. — Вредная. Она, может, в узелке-то что-нибудь худое супротив нас держала... А мамка непонятливая, взяла да и спрятала.
— Чего ж там вредного да худого в узелке могло быть?
— Я не знаю. Тамока гумаги какие-то были... Степан Петрович глядел. В город отправили.
— Степан Петрович, — оживился Влас.— В председателях ходит он еще? Не запурхался?
— Он — главный, — вразумительно сообщил Филька. — А еще главнее его — Зайцев товарищ. Партейный. Секретарь.
— Зайцев? — припомнил Влас. — Откуда такой?
— Из городу.
— Из городу. Так. Своим умом управиться не в силах, городских на подмогу потащили?
Филька ничего не ответил отцу, не поняв его замечания.
— Сердитый, — добавил он после небольшого раздумья. — Попадает от него всем. Страсть!
Усмехнувшись, Влас подумал про себя: «Значит, понадобилась палка на колхозников. Без палки не выходит!»
Так, перескакивая с одного на другое, Влас досидел возле Фильки до самого конца. И когда нужно было уходить, он поднялся неохотно.
— Я теперь к тебе не скоро приду. В рабочее время мне неспособно отлучаться. Дождусь выходного.
— Приходи, — попросил Филька растроганно. — Поговорим.
— Ну, ладно! — засмеялся Влас и попрощался с сыном.
По чистым белым коридорам больницы Влас пронес на лице конфузливую необычную нежность. С этой нежностью вышел он на оживленную улицу и, затерявшись в чужих толпах, хмурясь и улыбаясь, добрел до барака. Он хмурился оттого, что многое представилось ему теперь, после того, как он порасспросил Фильку, совсем по-новому. И улыбки вспыхивали на его губах и шевелились в уголках глаз от воспоминаний о семье, которую так ярко воскресил пред ним Филька, сын, мужик, работник.
4.
Если после первого посещения Фильки у Власа не сразу назрела решимость поделиться с кем-нибудь скачущими и противоречивыми мыслями и чувствами, которые закружили его с появлением в городе раненого сына, то теперь, во второй раз, он уже просто и легко нашел своего привычного собеседника и выложил ему все, что услышал от Фильки и что сам понял и уразумел из ребячьих рассказов. Савельич запутался короткими, иссеченными морщинами пальцами в широких зарослях своей бороды, острые глаза его сверкнули обычным насмешливым огоньком и, обнажая желтые, еще крепкие для его лет зубы, он весело сказал:
— Доходишь, значит!.. Ну, видать, наследник у тебя парень боевой. Люблю таких.
— Парнишка ничего... — согласился Влас. — В самосильные мужики глядит.
— А вот ты, — рассыпая хитренький сдержанный смешок, напомнил Савельич, — вот ты тогда фырчал на него. Помнишь?
— Тогда... — запнулся Влас, но Савельич спохватился и стал его успокаивать:
— Ладно, ладно. Мало ли что в сердцах не говорится... А ты, я гляжу на тебя, сердце в себе держишь горячее, все кипишь... Ты однако от сердца своего и деревню свою бросил. Не иначе. По всему выходит, что и семья у тебя ладная, парнишка-то разумный, мозговитый, и хозяйство в колхозе от тебя пошло бы крепкое и хозяйствовать ты наравне с другими протчими там стал бы отлично. А ты взбрендился. Ну, достигаешь ты теперь? Не обманулся ты в том в своем мнении, что прахом там все пойти должно?
Влас ответил не сразу. Боролись в нем противоречивые чувства. Чувствовал он какую-то правоту в словах старика и было вместе с тем тяжко ему отказаться и от своей, как ему еще совсем недавно казалось, настоящей правды.
— Может, и обманулся... — хрипло сказал он, наконец, и откашлялся. — Сердце, правду ты говоришь, у меня огневое... — Внезапно Влас примолк и глаза его стали холодными, а лицо как-то заострилось, окаменело. Савельич изумленно вгляделся в него, не понимая, в чем дело. Мимо них прошел Феклин, раскачиваясь и мотая головой из стороны в сторону. Влас проводил его взглядом и хмуро перевел дух.
— Ты чего это?
— Да вот, с души меня воротит от этого хлюста...
— Пошто так?
— Неверный мужичишка. Прямо можно сказать, вредный!
Савельич подставил поближе ухо к Власу:
— Тебе что-нибудь известно?
— Не-ет... — нерешительно сознался Влас. — Чтобы что-нибудь знать мне, не знаю. А так...
— Заел он тебе, видно, чем-то! — усмехнулся Савельич.
Читать дальше