Исаак Гольдберг - Жизнь начинается сегодня

— Заживет. Это хорошо, — успокоился Влас. — Это очень даже хорошо. — И, меняя тон, осторожно и как бы мимоходом осведомился: — Ну, а как там у вас дома? Здоровы и... вообче? Хозяйничают?

— Хорошо дома, тять! — приполз на локте Филька к отцу поближе и заглянул снизу в его лицо. — Об тебе только соскучились...

— Ну... — нахмурился и слегка отодвинулся от сына Влас. — Соскучились! С чего бы это, коли вам там сладко?!

— А с тобой бы вместе еще лучше было бы, — засияли филькины глаза и вдруг чуть-чуть померкли. — Только ты вот не хочешь... А нас там за это попрекают. Меня ребята нехорошо дразнили даже...

— Как? — пасмурно и с какой-то болезненной заинтересованностью спросил Влас.— Как дразнили-то?

— У тебя, говорят, отец против коммуны! Вроде под... подкулачника!..

— Дураки! — сердито произнес Влас. — Несусветные дураки!

— Нас, тять, когда чистили коммуну, — продолжал Филька, — еле-еле оставили. Чуть-чуть за тебя не вычистили.

— Ну, не велика беда...

— Нет, ты не скажи! — снова вспыхнули филькины глаза. — Не скажи! Нам в коммуне хорошо!

— Хорошо! — усмешка покривила губы Власа. — Ну, вряд ли все хорошо!.. А вот погоди, я тут в городе покрепше устроюсь, так выпишу вас всех к себе. Тебя в хорошую училищу отдам, в люди ты выйдешь.

Сияющий взгляд Фильки совсем померк. Филька потупился, засопел.

Солнечные полосы колыхались по палате озорно и пьяно. Они ударялись о белые стены, о стекло графинов и чашек на столиках, об эмаль плевательниц, о ворсинки грубых одеял. Они ласково и назойливо мазали золотыми мазками стриженую голову Фильки и лезли в его глаза. Но глаза его были полузакрыты опущенными ресницами и не загорались, не вспыхивали от солнечных ликующих полос.

Сопя и ненужно откашливаясь, Филька вымолвил:

— В училищу меня из коммуны отдадут. Может, я на курсы... в трактористы пойду... А мы сюды, к тебе, тять, не поедем. У нас работы много...

Влас уперся руками в колени и проглотил готовую сорваться ругань.

— Эх ты! — неприязненно произнес он и не нашелся что сказать дальше.

А в это время сестра прошла по рядам коек и решительно и деловито объявила:

— Товарищи посетители, время прошло. Уходить пора.

Влас поднялся. Филька взглянул на него со сдержанной ласкою и виновато и тихо спросил:

— Тять, а ты приходи еще!

— Приду! — кивнул головой Влас и ушел.

Нужно было с кем-нибудь поделиться своими мыслями, своими сомнениями и тревогами, нужно было во что бы то ни стало. Но было совестно говорить с этими, кто окружал его, кто знал и помнил недавние его брюзгливые и недовольные речи. И Влас, раздираемый охотою поделиться с кем-нибудь тем, что он принес из больницы, хмуро сторонился товарищей по работе, по бараку.

Но, Савельич, поджидая его, сам поймал и участливо осведомился:

— Ну, как парнишка твой, выправляется?

— Выправляется, — коротко ответил Влас, пытаясь ускользнуть от дальнейших расспросов.

— Это хорошо. А что ж с ним доспелось?

— Да так... — запнулся Влас.

— Баловство али оплошка? — допытывался Савельич.

Влас почувствовал, понял, что не уйти от этого ласкового, но напористого старика.

— Не баловство... Мостом зашибло.

— А-а! — протянул Савельич и наклонил голову набок. — Стало быть, ветхий мост был, нехозяйственный?

— Мост-то был крепкий, — не сдержавшись, вскрикнул Влас и убедился, что теперь придется рассказать обо всем подробно.

— Что ж так? — выпрямился Савельич, недоумевающе вглядываясь во Власа.

— Лихое дело! Никак даже толком и понять не могу...

Влас оглянулся. В бараке было по-вечернему тихо. Горели тускло лампочки, прокалывая синеватую мглу. Сеялись тихие разговоры. Их изредка прорывали вспышки сдержанного смеха. Тихими капельками где-то в углу мечтательно и осторожно падали и рассыпались звоны и рокоты балалайки. Поблизости никого не было. Каждый был занят чем-то своим. И никто не слушал ни Власа, ни Савельича. А Савельич прочно и домовито сидел на табуретке против Власа и ждал.

У Власа что-то дрогнуло в сердце.

— Лихое дело... — повторил он и доверчиво нагнулся к старику. — Мост-то там подпилили. Гады какие-то подпилили, ну вот в аккурат, как у нас здесь, на лесах!

— Ну-у!? — протянул Савельич и взмел вверх бородою.

— Везли, значит, трактор, — продолжал Влас, — из коммуны на поле, на работу, и гады-то какие-то возьми да и подпили устои у моста. А Филька-то мой на тракторе! Еле цел остался! Понимаешь?! А кроме его еще мужика зашибло, тракториста. Здесь же лежит, в той самой больнице... Что делают, что делают!