Геннадий Гор - Повести и рассказы (сборник)

Научная этика не позволяла моему отцу препятствовать ее дальним экскурсиям и свиданиям с античным романистом, но как он страдал от ее продолжавшегося иногда годами отсутствия…

Это и сблизило его со мной.

Мы опять остались одни с отцом. Мы остались одни в своем двадцать втором веке, в это время года значительно опустевшем. Все разбрелись кто куда: на дно морей и океанов, в пустыни Марса, в другие, большинству доступные века и тысячелетия.

Отец как-то позвал меня в свою рабочую комнату, усмехнулся и сказал:

— А знаешь, Феокрит, давай тоже махнем куда-нибудь.

— А куда? — спросил я. — В древнюю Александрию?

— Еще чего не хватало. Нет, мы отправимся в свое прошлое.

И вот я стою у синего окна моего детства и смотрю, как с камня на камень прыгает какой-то человек, пытаясь перейти с одного берега на другой.

— Это тот самый? — спросил я отца.

— Тот. Разве ты его не узнал?

— Узнать-то узнал. Но не могу поверить своим глазам. Ведь прошло много лет, а он все прыгает, почти на одном месте.

— Дело не в расстоянии, а в другом.

— В чем?

— Время тут замедляют согласно законам физики, открытым недавно. Не обращай на него внимания. Пусть себе прыгает.

Я долго стоял у окна и смотрел, как прыгал странный человек. Прыгнет — и повиснет над водой, словно у него есть невидимые крылья. Прыжок, потом опять прыжок — и всё на одном месте.

Потом мне стало скучно, и я пошел к Дориану Грею.

Дориан Грей принял красивую позу и прочел своим звучным, поющим, как речная вода, голосом:

Он подозвал свою автоматшу-жену — ее звали Дуль-синея Тобосская — и сказал ей нежно:

— Хулиганка.

— Завистник, — ответила она ему томно.

— Спекулянтка.

— Хапуга, — проворковала она.

Все эти мертвые, покрытые пылью, заплесневевшие от давности слова, напечатанные в словаре мертвых выражений, вдруг ожили и повеселели. Они, казалось, подмигивали мне, говоря: «Нас хоть и похоронили, заперев в шкаф, но мы выбрались на волю и теперь играем».

Я подумал, что разговор Дориана Грея с его милой автоматшей-женой полезен мне как урок древнего языка. Все эти красивые и звучные выражения пригодятся мне, когда я поеду с туристской группой в прошлое.

— Пролаза, — восторженно сказал Грей.

— Холуй.

Дориан Грей поцеловал автоматшу. Вот этого он при мне не имел права делать. Моя мать ему строго запретила целоваться при посторонних и детях.

— Зачем ты целуешься? — спросил я Дориана Грея. Автомат и автоматша удалились, мило сказав на прощанье:

— Прохвост.

Я сразу же после их ухода заглянул в словарь вышедших из употребления слов и, узнав, что означает слово «прохвост», очень огорчился. Потом я подумал, что вышедшие из употребления слова, выбранные автоматом, имеют обратный смысл, и снова повеселел.

Повеселев, я вышел из дома и пошел в сторону реки. где с камня на камень прыгал загадочный человек.

Вода в реке шумела, сквозь ее шум я окликнул прыгавшего.

— Здравствуй, — сказал я. — Как тебя зовут?

— Так же, как и тебя. Я Феокрит.

— А кто ты такой? И чем занимаешься?

— Я прыгаю.

— А зачем ты прыгаешь?

— Не знаю. Знает тот, кто поставил опыт.

— А тебе плохо здесь?

— Нет, наоборот. Скорей хорошо. Подо мной река, надо мной синее небо. И мне хо-ро-шо!

Мне тоже было хорошо на берегу, хотя я не прыгая с камня на камень, а стоял на одном месте.

Потом я услышал голос кукушки. Протяжные звуки длились, замедленные и влажные, и казалось, не кукушка, а лес на том и на этом берегу или оба берега беседовали друг с другом на протяжном, тающем птичьем наречии.

Человек прыгал. Он прыгал днем и ночью, поднимая себя над рекой и снова опуская на камни.

А мы с отцом ловили форелей.

— А что хотят узнать с его помощью? — спросил я отца.

— Что такое время. Для этого и построили поле замедления. Специалисты это так называют. Но тут все мне кажется замедленным, как в детстве. Слова, поступки, дела, звуки. Послушай, как медленно кукует кукушка. Ей некуда торопиться. И она вливает в свои звуки все свое томление по секунде, которая длилась бы как годы.

— Клюет! — крикнул я, показывая на синюю прозрачную воду реки и на поплавок.

В синей студеной воде форель схватила наживку и, сорвав ее с крючка, унесла в глубь реки.

Я стал на камень и с него прыгнул на другой.

— Вернись, — сказал отец, — не то попадешь в поле замедления и будешь прыгать, оторвавшись от одного берега и не добравшись до другого.