Владимир Фоменко - Человек в степи

Мой правый сапог снова оборвался, но зато левый нащупал ровный пятачок дна.

— Есть, Георгий Никитич, только узко.

— Ничего, нам хватит! — стал подходить ко мне Жариков.

Место было настолько узкое, что мы плотно обнялись, чтоб разминуться, и Георгий Никитич опять пошел впереди, разыскивая ответвление гребешка, которое все-таки привело бы нас к острову. Он почти сразу нашел какую-то подводную тропку, и мы двинулись. Ноги чутко щупали дно, переступали осторожно, чтоб высокая вода не захлестнула поверх сапог.

То ли развиднелось, то ли глаза работали особенно напряженно, но я увидел в темноте остров. Хотя бы не оборвался гребешок; ведь, наверно, может и под самым островом оказаться размоина. И, возможно, здесь, вдали от оставленного берега, как раз и понадобится мое умение плавать, чем интересовался вчера Жариков. Тогда, естественно, будет довольно важно — тянет или не тянет под мышками стеганка и не стесняет ли движения? Минуты шли…

— Все! — сказал наконец Жариков, шагнув на глинистую, скользкую ступеньку. Мы зашагали уже свободно, разбрасывая ногами меленькую, не страшную теперь воду, и вышли на остров.

Радостно стоять на сухой, совершенно твердой, даже каменной от мороза земле! Волна не бьет о наши колени, их прекрасно обхватывает сухой ветер, а ледок, тонкий, как стекло стакана, намерзает на резине, чудесно осыпается при каждом движении. Мы поотбивали друг на друге лед с венцерад, потом Жариков поднял на берегу выброшенную водой дощечку, поставил ее на ребро, против места, где мы выбрались из воды.

— Чтоб не потерять брод, — объяснил он.

Мы зарядили ружья и пошли по хрусткой от застывших лужиц земле. Над головами засвистело, Георгий Никитич выстрелил в темноту. Сверкнул огонь, и тут же четко хлопнулась утка. Жариков не бросился за ней, а ударил вверх из второго ствола, и новый звук — хлопнулась вторая. Георгий Никитич поднял уток одну за другой, стал подвязывать к поясу.

— С полем, — поздравил я, испытывая противную острую зависть, понятную каждому охотнику. — Как это вы видите в темноте?

— Какое ж тут увидишь? По звуку бью. Конечно, упреждение нужно, учет ветра, угол, все, как в зрячей стрельбе. Вы офицер?

— Да. В запасе.

— Вот и тренируйтесь. А то ж, конечно, все забросили небось и меня вон там, в воде, проклинали!

По голосу было слышно, что Жариков сияет, должно быть очень довольный и тем, что отыскал в воде дорогу, и мастерскими выстрелами.

Пройдя шагов пятьдесят, он сказал:

— Маскируйтесь тут, а я сверну в сторону. Ложитесь, только нагребите под себя камыша, под живот и грудь побольше, а то простынете.

Я остался, начал поспешно сооружать логово. Ни одного куста, чтобы стать за ним. Какие ж кусты, если островок молодой, может, месяц от роду; кругом лишь кучки чакана и камыша, прибитого волнами, окостенелого на морозе.

Подмостив под себя камыш, нагреб его с боков и перед лицом, положил на этот камышовый бруствер заряженное ружье, взвел курки. Теперь можно лежать, укрывая лицо от колющего ветра, а когда налетит птица — вскакивать, бить навстречу.

Сразу же засвистело впереди, потом с одного бока, с другого, я хватился за ружье, но не стрелял. Взять, как это делает Жариков, в темноте упреждение, учесть ветер, угол, — и все это в одно мгновение — не так просто. Расстрелять же патроны впустую и безо всего встретиться с опытным напарником не позволяла охотничья гордость. Можно учиться, когда один. Тогда не зазорно возвращаться с сумкой стреляных гильз и больше ни с чем.

Впереди, должно быть под берегом, громко крякал «сидячий» селезень. Крякали и где-то на воде сзади, где-то, слышно, пролетали в вышине. Птица на островке кишела, недаром сюда такая трудная дорога. Выстрелы Георгия Никитича до меня не доносились: он стоял за ветром. А, наверно, много уже набил…

С начала охоты прошло минут пятнадцать, светало, и уже можно было различить силуэты. Низко налетали две утки. Я выстрелил — и передняя упала. «Есть! Началось!» Подбежав к утке, я поднял ее. Она была крупной, на ощупь сытой, горячей под крыльями.

Удачный почин многого стоит! Начинаешь уверенней вскидывать, без спешки, но мгновенно ощущать прицел. Но тут же счастье и изменило.

Высоко, в совсем уже светлом воздухе, показался гусь. Не наша обычная казарка, частая на юге, а крупный сибирский гусь-гуменник. Бросая гортанные крики, он шел сюда, не замечая меня, плашмя прижавшегося к земле. Вскочив, когда птица была уже надо мной, я дважды выстрелил. Гусь изменил направление и, сперва приостановясь, воронкой пошел вниз. Падал он не на землю, а в море. Всплеснувшись, он вывернулся вверх грудью, показал угол крыла, и его понесло. Невыносимо смотреть на дичь, которая не только выслежена и умело подпущена, но и сбита, но которая не лежит перед тобой, а на глазах уплывает. Вот тебе и личные трофеи и детский интернат!..