Нина Ивантер - Полтора года

— Мне кажется, ее и пожалеть нужно, очень уж тяжко сложилась у нее жизнь.

Я тогда возьми и бацни:

— Жалость унижает.

Она посмотрела на меня внимательно и спрашивает:

— Ты это сама придумала?

Я врать не стала.

— Не сама.

— Так говорят обычно холодные или даже жестокие люди. Чтобы оправдать собственную неспособность к жалости и к состраданию.

— А разве, — говорю, — она не сама выбрала? Вот и теперь: пусть выбирает. Не так разве?

— Так. Только ей помочь нужно, чтобы не ошиблась в выборе. И чтобы в следующий раз правильно выбрала. И еще много-много раз.

— Всю жизнь, что ли?

— А мы, — говорит, — всю жизнь только и делаем, что выбираем.

— И вы?!

Она засмеялась.

— Каждую минуту. Вот и сейчас выбираю: продолжать с тобой разговор или отправить спать.

На шутку свела.

О Ларе думаю мучительно. Снова и снова прокручиваю все. С того первого дня, когда я по какому-то наитию взяла и разорвала ее бумаги. И дальше, дальше… Вот я предлагаю ее в командиры. Девочки хлопают (доселе такого не бывало). Вот она выступает на совете командиров. Б. Ф. суховато говорит: «Это дельно, это примем». Вот мы сидим с ней вдвоем и обдумываем, как нам быть дальше с Лилей Курихиной. Лиля уже два раза пыталась бежать. Кстати, то, что она сейчас работает и учится и с великой нежностью вспоминает наш дом, — это в большой степени ее, Ларина, заслуга. Я вспоминаю, вспоминаю и дохожу до нашего грустного прощания на автобусной остановке. Дальше — мое долгое спокойное ожидание. И — ее письмо. И опять эти слова: «Вам пишет не студентка», — ударяют меня в самое сердце.

Я жду ответа от ее бабушки. Хотя что она может знать!

Вчера Дима спросил меня о Ларе. Это впервые он проявил интерес к какой-то из моих воспитанниц.

— Скажи, пожалуйста, эта девушка, которая находится под следствием, не та ли, которую ты считала вместилищем всех добродетелей?

Я могла бы ответить (и раньше наверняка ответила бы) наиподробнейшим образом. Но сейчас я не могла понять, действительно ли он сочувствует моей бедной Ларе? А вдруг просто профессиональный интерес, юрист как-никак.

— Та, — коротко ответила я.

— Ну и какие же новости?

— В сущности, никаких. Письмо от ее бабушки.

Я вытащила из сумки письмо. Он взял и, не начав читать, спросил:

— Сколько я помню, она убегала из дому? Почему?

Я коротко, никаких эмоций, рассказала ему о трагедии Лары.

Письмо пришло сегодня.

«…Я и спрашивать не стала, как это дочка прямо с вокзала отпустила Ларочку ко мне, так рада была, что внучка со мной поживет. Лара потом сама мне объяснила, что надо готовиться к экзаменам, у меня ей будет покойней. Жили мы с ней как нельзя лучше, прямо сказка. Это поверить нельзя, откуда вернулась. Целый день за книжками, только под вечер мы с ней выходили на бульварчик погулять.

Прошло сколько-то времени, приходит дочка, зовет Ларочку домой. Максим, отчим Ларин, уехал в командировку, квартира пустая. И вот, скажу вам по правде, я свою дочку такой не видела. И внучку тоже не узнала. Как каменная сделалась. Не поеду, и все! А дочка, представьте, на колени перед ней встала, плачет — сердце рвется. Ну скажите, откуда такая жестокость у молодежи? Я смотрела на них, сил моих не было терпеть. И тогда сказала: раз ты маму свою не жалеешь, не могу я тебя видеть. Я как думала? Уйдет от меня, к матери своей пойдет. А она и правда в тот же день собрала свои вещи, книжки увязала, деньги я ей отдала, что у вас заработала, из них копеечки не истратила. Я думала, она сердиться будет, что гоню ее. А она говорит: все равно ты самая лучшая бабушка на свете. И ушла. Только не к матери своей, а туда, куда и раньше из дому сбегала.

Нашла я тот притон. Вы не знаете, какая она чистёха, Лара. А тут разор, грязь, бутылки пустые валяются, а она сидит на диване просаленном, и вижу, ей все равно. Я говорю: «Ларочка, внучечка, я тебе адвоката найму хорошего, он тебя вызволит». А она так печально: «Знаешь, бабушка, мне кажется, меня уже никто не вызволит. Да и денег у тебя нету». Я говорю: «Насчет денег даже не думай. Максим Петрович сказал, никаких денег не пожалеет». Тут она опять как каменная сделалась. «Можете, — говорит, — не стараться, я от вашего адвоката все равно откажусь». И замолчала, ни словечка больше. Я сидела плакала, а она камень камнем.

Вы, Ирина Николаевна, уверяли меня, что все будет хорошо, а что, мол, было, то прошло. Не прошло, видать, а еще хуже началось. Это все пустые ваши слова были. Может, вы очень молодая, и не понять вам ваших питомок. Ну да мне ли корить вас, когда я жизнь прожила, а родную внучку понять не могу. Только для вас это, может, наука будет, хоть другим теперь больше внимания отдавать станете. А мне, старой дуре, только слезы и слезы…»