Альберт Гурулев - Осенний светлый день

С горушки вся Чанинга видна, вот она. Все восемь домов. Не прибавилось, не убавилось. Хотя — это видимость одна. Чанинга — пустая наполовину. Вон над берегом стоит заколоченный дом стариков Парамоновых. Уехали Парамоновы еще прошлой зимой. И не куда-нибудь, а сразу в город, к дочери. Плакали старики, говорили, в городе, видно, придется и помирать, а все ж таки за домом просили приглядывать. Хотя недолго стоять стариковскому дому. Летом речка смирная, а когда хлынут из тайги снеговые воды, река рушит берег, подбирается к постройкам. Еще весна-другая и — все.

Дальше к лесу стоит дом Иннокентия Чертовских. Давно пустой.

Дом Иннокентия смотрит из-за синего сугроба черными пустыми окнами, навевает тоску. Без хозяйских рук враз подкосился заплот, завалилась крыша стайки.

Чанинга — деревня маленькая. Никто ее и деревней-то теперь не называет — заимка. Восемь дворов. А жилых теперь — всего пять. Потому, что не вернулся из армии в самую крайнюю избу повидавший белый свет сын Ильи Сухого, Иван. А Сухому уже четвертый год идет, как замерз он по пьяному делу.

Сивый дергал повод, торопил, домой.

— Успеешь, лодырь, — громко и хрипло сказал Касьян.

А вон и его, Касьяна, дом. Не то чтобы очень хороший, но свой, уютный. Совсем недавно, минуту назад, над печной трубой не было дыма, а сейчас — дым. Видно, Катерина печь только что затопила. Касьян оглянулся: так и есть — собак не видно, уже домой убежали. И Катерина знает, что муж где-то рядом, на подходе, вот и затопила печь.

Но Касьян не спешит. Хорошо ему тут сидеть, усталому, почти на пороге дома и знать, что в этом доме его ждут.

Тем временем еще над одной трубой — в Гришкином дворе — дым затеплился, потянулся к небу. Тоже ждут мужика.

Касьян на минуту представил, что вот он так же, как и сейчас, идет с промысла и для Гришкиной бабы у него черная весть: дескать, не довез он тогда своего спарщика. Так же бы он сидел на пне, так же бы смотрел на свою Чанингу?

Так же бы, да только не так. Черным, должно, стал бы для него снег. А в деревню — хоть не показывайся.

Касьян поморщился, повел плечами, прогнал видение.

— Успеешь, лодырь! — опять крикнул Касьян на конягу, почувствовав, что Сивый потянул повод. Но крикнул уже не сердито, дружелюбно.

Сивого дорога сегодня тоже измотала. Касьян это видит и понимает, что хочется коняге скорее домой. Касьян закупил в Беренчее кой-какие подарки в дом, опять же муку и сахар, и вьюк получился тяжелым. Так что нелегко Сивому.

Есть во вьюке и водка. Жаль, Гришка в больнице… Можно будет загулять с Алексеем Коробовым. Касьяну приятно думать об Алексее. Мужик Алексей хороший. Раньше Касьян с Алексеем промышлял и любил ходить с ним в тайгу, хоть Алексей и старше его, Касьяна, будет лет на двадцать. Правда, последнее время Алексей со своей дочерью Ольгой в тайгу ходит. Но и нынче старый спарщик звал Касьяна с собой на промысел, да Касьян отказался: решил вместе с Гришкой на дальние участки сбегать.

Сегодня Касьян по-особому разглядывает Чанингу. И как будто чужими глазами. Хотя для Касьяна Чанинга уже в прошлое отошла. Его дом жилой, еще прогретый человеческим теплом, а в прошлом уже для Касьяна Чанинга. А для других? Для Алексея, для Гришки? Может, и верно, он, Касьян, как стопорное бревно в заломе; поедет — и другие поедут. А потом зарастут дворы бурьяном, зарастут огороды осинником, и даже дикие козы будут обходить это место.

Тяжело все ж таки Касьяну оставлять свою Чанингу и радостно одновременно в ожидании новой жизни.

Касьян по привычке заплевал окурок, бросил его в снег и тяжело поднялся.

За воротами отца встретил пятилетний Сашка. Вокруг Сашки свора собак крутится; машут собаки хвостами, скалят белозубые пасти, радуются хозяину.

— Мне хлеба лисичка прислала? — деловито спросил Сашка.

— Прислала, прислала. — Касьян подхватил сына на руки, прижался к нему темной от мороза щекой, услышал, как пахнет от Сашки домашним теплом, и почувствовал себя счастливым.

Заскрипели ворота. Катерина шаль не успела надеть, выбежала в одном коротком полушубке.

— С приездом!

Касьян на приветствие не ответил, лишь засмеялся глазами да ласково жену чуть плечом задел.

Радостно Касьяну. Только какими об этом словами скажешь? Нет таких слов. Да Касьяну они и не нужны.

Не успели развьючить Сивого, как прибежала Гришкина жена.

— А мой где?

Глаза у Гришкиной бабы диковатые, испуганные, рот приоткрыт, словно готова баба сейчас и к радости, и к безудержному горю. Ждут глаза.