Альберт Гурулев - Осенний светлый день

Вышла на круг женщина в старинных одеждах, в которых преобладали любимые цвета индигирцев: красный и зеленый. (В Заполярье к этим цветам любовь вполне оправдана, это цвета лета: зеленая трава, красные цветы.) Плавно повела плечами, запритопывала. А рядом пошел-пошел, раскинув руки, проворный и ловкий мужичок в красной рубахе.

Музыки нет. Видно, не было среди тех давних землепроходцев музыкантов, обходились при плясках без музыки, заменив ее припевальщиками. Быть припевальщиком, припевальщицей сейчас умеют далеко не все русскоустьинцы. Давнее это искусство пошло на убыль, теснимое новым обычаем: петь и плясать — только артистам, на худой конец, даже и самодеятельным, а нам, которые не артисты — смотреть только да слушать. По радио, по телевизору. Включай и слушай.

В этот раз припевала Матрена Ивановна Портнягина. Слов не разобрать, но бьется-колотится ритм, бьется сердце, бьется в жилах горячая кровь, колдовской ритм набирает силу, и уже забываешь, что нет музыки. Хотя почему нет? Есть! В тебе эта музыка.

Гудит огонь в железной печи, красным цветом светится рубашка плясуна, зелеными переливами колышется платье плясуньи. Ритм пляски все ускоряется и ускоряется. И слышен голос не одной только припевальщицы — выкрикивают, отбивают плясунам ритм почти все присутствующие…

Стараниями Юры Караченцева дверь все-таки открыли, горностайчик исчез в своих подземельях, и мы медленно и молчаливо вошли внутрь дома. Осторожно, словно опасаясь потревожить чей-то святой покой, присели на лежанки. Огляделись без суеты. Просторная изба. Хватало, видно, здесь места и для жизни будничной, и для жизни праздничной. Старожилы вспоминают, что когда-то, теперь уже в давние годы, собиралась молодежь в Русское Устье на посиделки со всех окрестных русских становищ, приезжая порой за многие и многие версты. Быть может, и в этот дом приезжали. А почему бы и нет?

Мы сидели молча и хорошо думалось в этой тишине. И опять думалось, что мы, в сущности-то, неотделимы и от тех людей, которые жили в этом поселении, что мы суть люди одного корня, одного племени, которому судьбой предначертано вдруг устремиться встречь солнцу и идти до самого края земли. И мы неотделимы от тех людей, что плясали в этой избе, и от тех, что построили эту избу, и от тех, что приплыли сюда на кочах и впервые ступили на эти берега. Мы просто разошлись во времени. Они так же, как и мы, ходили по этой избе, сидели на лежанках, смотрели в крошечные оконца на бесконечную тундру.

Один дом остался на старом месте Русского Устья. Всего один дом. Остальные… Частью снесла Индигирка, другие избы разобрали хозяева при переезде. Говорят, что летом, когда сойдет снег, хорошо видны места бывших построек. В других краях о бывшем жилье напоминают остов печи да ямина подполья. Здесь же ничего этого нет. Лишь чуть приметное возвышение. Да еще — на месте бывших русских изб особенно хорошо цветут синие колокольчики…

Всякое современное путешествие на Север начинается и заканчивается самолетом. Таким было и наше путешествие. И снова мы летели над тундрой на маленьком самолете, смотрели вниз на безбрежную сендуху, которая теперь не столь уж пугала своей промерзлостью и пустынностью. Было приметно, как тальник по берегам реки даже через четверть часа полета к югу стал выше, гуще, а еще через короткое время полета далеко на горизонте в полуденной стороне зачернела щеточка леса.

И было ощущение, что прикоснулись пусть к малому краю, но прикоснулись, к живой, несуетной, нелегкой истории своего народа, истории, которая еще, к счастью, не стала историей только книжной.

…Говорят, Север обладает притягательной силой. Все может быть. По крайней мере, душа просит новой поездки в те же не столь уж и близкие края, к людям, которые, как отмечается в предисловии к «Русским сказкам Восточной Сибири», сберегли ощущение кровного родства с предками и которые говорят о себе так: «Все мы русские. Все от землепроходцев пошли. Были и помрем русскими».