Рэй Брэдбери - Осенний день

— До чего ж тоскливо в эту пору на чердаке прибираться, — сетовала бабушка. — Как по мне, осенью вообще радости мало. Не люблю, когда деревья облетают. А небо-то, небо — точно выбелено солнцем. — Покачивая седой головой, она медлила на ступеньках перед чердачной дверью, и в ее бледно-серых глазах была какая-то неуверенность. — Но дело делать надо, а сентябрь уже тут как тут, — говорила она. — Так что август можно отрывать!

— Август я себе заберу, ладно? — Том сжимал в руке лист отрывного календаря.

— Больно он тебе нужен, — сказала бабушка.

— Нет, правда, август никуда не делся, вот он весь. — Том поднял вверх августовскую страницу. — Каждый день приключались какие-то случаи, я ничего не забыл.

— Как пришел, так и ушел. — Бабушкин взгляд затуманился. — Никаких особых случаев не припомню.

— В понедельник мы на роликах гоняли в Чессмен-парке, во вторник у нас дома был шоколадный торт, в среду я в ручей свалился. — Том опустил лист календаря за ворот просторной рубашки. — И все на этой неделе. А на той неделе я раков ловил, качался на лозе, рукой на гвоздь напоролся, с забора упал. Это — только лишь до пятницы.

— Оно и неплохо, когда хоть что-нибудь приключается, — сказала бабушка.

— Сегодня тоже, — сказал Том, — с дуба нападало красных и желтых листьев, так я вот такой костер разжег. А после обеда пойду к полковнику Куотермейну на день рождения.

— Ты беги поиграй, — сказала бабушка. — Мне наверху прибраться надо.

Ей стало трудно дышать, когда она переступила через порог душной мансарды.

— Тут конь не валялся, — ворчала бабушка. — Весной-то у меня руки не дошли, а теперь зима на носу, того и гляди снег выпадет, не хочу ноги морозить.

Сквозь полумрак она разглядела огромные сундуки, паутину и подписки старых газет. От балок тянуло вековой древесиной. Она распахнула запыленное окошко, выходившее в яблоневый сад. В мансарду ворвался холодный и пряный запах осени.

— Эй, внизу, поберегись! — выкрикнула бабушка и принялась метать из окна старые журналы и пожелтевшие газеты. — Все лучше, чем по лестнице вверх-вниз бегать.

Потом в воздухе закувыркались проволочные портновские манекены, ненужные клетки для попугайчиков и размахивающие страницами выцветшие энциклопедии. На чердаке повисла пыль, и вскоре у бабушки затрепыхалось сердце. Пришлось ей чуть ли не на ощупь искать сундук, чтобы присесть, — и тут она беззвучно засмеялась над собственной немощью.

— Хламу-то скопилось, барахла всякого! — воскликнула она. — Откуда что взялось? А это что такое?

Она подняла с пола коробку, набитую газетными вырезками, репродукциями и значками. Перевернув находку верх дном, бабушка высыпала содержимое на крышку сундука и стала перебирать. Ей на глаза попались листы старого отрывного календаря — три отдельные стопки, аккуратно перетянутые бечевкой.

— Не иначе как Том потрудился, — хмыкнула бабушка. — Чудной, право слово! Календари, календари, до календарей сам не свой.

Поднеся к глазам одну стопку, она прочла: «Октябрь 1887 г.». Этот лист пестрел восклицательными знаками, кое-какие даты были подчеркнуты красным карандашом, а на полях детская рука вывела пометки: «Отличный день!» или «Хороший денек!»

Когда она переворачивала лист, у нее вдруг онемели пальцы. Низко склонив голову и прищурив неяркие глаза, она с трудом различила надпись на обороте: «Элизабет Симмонс, 10 лет, ученица 5-го класса».

Бабушка не выпускала из похолодевших рук выцветшие листы и разглядывала один за другим. Число, год, восклицательные знаки, красные кружки вокруг необыкновенных дней. Она медленно сдвинула брови. Во взгляде появилось недоумение. Она молча откинулась на спину, не сдвинувшись с места, и стала смотреть в окно на сентябрьское небо. Руки ее свесились с сундука, а линялые, пожелтевшие листы календаря так и остались лежать у нее на коленях. Восьмое июля тысяча восемьсот восемьдесят девятого заключено в красный кружок! Чем же был примечателен тот день? Двадцать восьмое августа тысяча восемьсот девяносто второго, синий восклицательный знак! С какой стати? Дни, месяцы, годы, пометки, красные кружки — и больше ничего.

Закрыв глаза, она учащенно дышала.

Внизу, на жухлом газоне, с воплями носился Том.

Через некоторое время миссис Элизабет Симмонс заставила себя подняться и выглянуть в окно. Ее взгляд задержался на внуке, который поддевал ногами вороха багряной листвы. Прочистив горло, она позвала: