Владимир Исаков - Дом на берегу

Я помолчал и спросил, откуда он знает про Африку. Старик тоже помолчал.

— Да я там жил, — наконец ответил он. — В самом пекле, в пустыне Сахаре. Этого заката, бывало, не дождешься…

Я с любопытством посмотрел на Василия Григорьевича. Вот тебе на… Многие старики знать не знают про эту Африку. Как же он из Тараскова попал в пустыню Сахару?

Делать нам было нечего, и Василий Григорьевич стал рассказывать свою необыкновенную историю.

— В тысяча девятьсот пятнадцатом году шел мне девятнадцатый год, — начал он. — Война. В августе призывают нас, таких ребят, на военную службу. Привезли в Москву, на Ходынку, определили в полк. За месяц прошли мы строевой устав, дали всем новое обмундирование — и на фронт. Несколько человек, кто пограмотней, оставили в учебной команде. Говорят: будем учить вас на младших командиров. Ладно. Перевели в кремлевские казармы, учат. Командир роты у нас был капитан Борковский. Командир полка полковник Кевнарский. Командир бригады генерал Силановицкий — небольшого роста, старый, всегда ездил на белой лошади.

Как-то раз приходит в казармы незнакомый военный. Видим, что офицер, но форма не наша. Шепчут: француз, будет звать с собой во Францию. И верно. Посадили нас в вагоны, через Владимир, Вологду повезли в Архангельск. В Архангельске ждал французский пароход «Плято». Погрузили на него три тысячи солдат, поехали. Мол, едут русские эмигранты.

Смотрим, пароход богатый. У каждого свое место. Чисто, хорошо. Под подушками пробковые пояса — если что, на воде можно продержаться. А где там держаться — кругом лед, замерзнешь, как муха. Проехали Белое море, вышли в Северный Ледовитый океан. Несколько раз видели китов. Все едем. На третий день смотрим: солнце подошло к горизонту, село или нет и опять вверх. Четыре дня ехали, днем и ночью — все солнце. Потом повернули в Атлантический океан, к Англии. Холодно. У всех морская болезнь — ни есть, ни спать, одно мученье.

Был у меня друг, Ванька Поляков. Один он и переносил качку. Пойдет наберет котлет, притащит: «Васька, на, поешь. Все пропадает, добра жалко…»

А мне этой еды на дух не надо. Не могу смотреть. Кормили нас всякой всячиной. Чай с песком. Галеты вместо хлеба. Так эти галеты нам надоели!

Ехали мы две недели. Вышли первого, прибыли четырнадцатого августа шестнадцатого года. Сперва хотели высаживаться в Бресте. Потом говорят: в Брест нельзя, прорываются немецкие подводные лодки. Ночью приехали в город Нант на западе Франции. Офицеры объявляют: побрейтесь, приведите себя в порядок, приехали к союзникам.

Утром, чуть рассвело, смотрим — стали подходить французские части. Гусары, уланы, пехота. Порт у них внизу, а город наверху. Видим, везде народу, народу… Опустили трап, стали выходить, строиться. Выстроились. Французский офицер начал говорить речь. Поздравил нас с благополучным прибытием, сказал, что немцы идут на Париж и французы ждут от нас помощи. Переводчик все это переводит. Ну, офицер сказал речь. Ладно. Помогать так помогать. За этим и приехали.

Дальше — чудней. Французские части, одна за другой, пошли мимо нас церемониальным маршем. Скомандовали нам — мы тоже мимо них церемониальным маршем. Как с пристани в город — будто гром грянул. Все французы в ладоши захлопали. Кричат: «Вив ле рус!», «Вив ле франс!», «Вив ле залье!» «Залье» — это значит «союз». Как гром. Пока шли, эти крики у нас в ушах навязли. Все женщины с цветами. Целуют, обнимают, бросают нам целые букеты.

Ну, пришли в казармы. Надо завтракать. Достали мы из сапогов ложки, обтерли кто чем мог, положили на стол. Французы смеются. Что такое? Оказывается, у них ложки-то железные, они наших деревянных сроду и не видали. Ели они тоже не по-нашему, отдельно, каждый из своей чашки. Русским тогда это не в привычку. Ладно, отдыхаем в казарме. Везде чисто, на матрацах простыни — нам все это очень понравилось.

Смотрим, заходят гражданские. «Камрад, марше…» Мол, пойдем. Кто одного, кто двух, кто трех — всех наших разобрали, повели угощать. Кто в кафе, кто домой. Жили ничего. У нас, когда война началась, сразу же все спрятали — белую муку, вино, то, другое. А у них заходи в любой магазин — все есть. Товары больше фасованные. Будто и войны нет. Ладно. Пожили мы так два дня. На другой день сходили в кино. После обеда — тревога. Посадили по вагонам — и на фронт, туда, куда надо.

Привезли нас в лагерь Ла-Куртин — это восточнее Парижа, под Реймсом. Тут началась война и для нас. В этом лагере мы простояли осень и зиму. Бои были, но все как-то небольшие. Весной перед пасхой вдруг заговорили: будет генеральный бой под фортом Бримон.