Владимир Исаков - Дом на берегу

Не встала Степаня и на другой день. И на третий. И на четвертый. По ночам было слышно, как она не спит, возится на диване, шепотом перебирает всех своих лешаков. Пропадал ее труд, пропадали надежды на новую крышу, пропадал лен, которому, видать, было не суждено стать льняным полотном.

На пятый день к хозяйке пришел председатель. Гость обошел дом, враждебно посмотрел на художниц, неопределенно постоял у окна.

— Вечно вы, заозерские, — с досадой сказал он. — Убирайте свой лен. Мне пахать надо…

— За чем дело? Убирай, — смиренно ответила Степаня. — Что ты ко мне пришел? Я на бюллетене.

— «На бюллетене»! — проворчал председатель. — Ты у нас как баран в стаде. Чего ты, то и другие.

Гость понял, что все бесполезно, ничего не поможет.

— Я тебе говорил: у нас народу нет для этого льна. Что теперь прикажешь с ним делать?

Степаня промолчала. Председатель хлопнул дверью и вышел на улицу.

Галя и Наташа сидели на крыльце. У них тоже что-то не ладилось. Они хандрили и ничего не делали.

— Ну что? — спросила Наташа.

— Ничего, — я догадывался, что судьба льна председателем уже решена. — Ничего хорошего.

Все делается просто. Когда лен не успевают убрать, его берут и уничтожают. Там, где синели поля, вьется синий дым. Дело довольно обычное, и я сказал художницам, что лен, возможно, сожгут.

— Как сожгут?

— Спичками. А потом посеют рожь.

— Вы не шутите? — Наташа вдруг растерялась. — Ведь мы на свои этюды смотреть не сможем…

Она сердито сломала кисть.

Последние дни, с тех пор, как заболела Степаня, все Заозерье жило в зыбкой, смутной неопределенности. Никто ни за что не брался. Казалось, деревенским, как и нам, больше не хотелось делать грязную и тяжелую работу. Лен пропадал. Бог знает почему мы чувствовали себя виноватыми в этом. Что-то мы должны были сделать, но не сделали…

Может быть, лен и сожгли бы, но в этот вечер Степаня, как ни в чем не бывало, встала на ноги. На другой день вся деревня снова работала в поле. Лен был убран, связан в снопы и поставлен в бабки. Женщины спешили обмолотить его, перевезти на луг и разостлать под августовские росы.

Через несколько дней художницы уезжали. Они сидели во дворе, рассматривали свои картонки, делали какие-то записи. Я подошел к ним и попросил оставить что-нибудь из этюдов.

Девчонки с минуту колебались. Видимо, многое казалось им еще не законченным и в то же время с каждым, самым сырым этюдом было жаль расставаться. Тут были копны сена, охотник с собакой, старая церковь. Наконец Наташа решилась и протянула мне одну из картонок.

Это было льняное поле. Оно цвело и мигало белыми, синими, зелеными искрами. От куска картона шел тихий свет. В центре на голубом поле стояла наша Степаня.

На закате солнца за деревней медленно начинали собираться мальчишки и девчонки со всей округи. Сидя с удочкой, Алексей слышал в тишине отдаленный гомон, смех, неясные разговоры. Мимо него по гладкой неподвижной воде тихо проплывало несколько лодок — с другого берега, из Светлицы.

На озере становилось темно. За деревней зажигали костер. Надо было ехать домой, но он все сидел, смотрел на невидимый поплавок, на черную бесконечность воды, на далекий огонь. В лодке было тепло и сухо. Он замирал, прислушивался к тишине и ждал.

Чего он ждал? Время от времени ему чудились чье-то безмолвное присутствие, улыбка, робкий взгляд. Он невольно вставал, шел через всю лодку, но нигде никого не было. Только на берегу, у костра, слышались далекие голоса.

Однажды вечером, уже в темноте, он причалил к берегу и не вытерпел, пошел за деревню. На большой поляне у озера, возле костра, на траве сидело человек двадцать — здешние, деревенские ребята и приезжие, дачники. Играли в какую-то игру: парень и девчонка ходили по поляне и каждому по очереди шептали что-то на ухо. Игра шла, видимо, уже давно. Иногда кто-нибудь громко говорил одно слово, и все смеялись.

— В ремешки! В ремешки! — внезапно послышалось несколько голосов с разных сторон.

Начиналась новая, судя по возбуждению, какая-то загадочная и рискованная игра. Все встали в круг на поляне. В середину круга выбросили узкий кожаный ремень. Кто-то должен был выйти за ним, чтобы начать игру.

Со смехом и шутками Алексея тоже заставили встать вместе со всеми. Некоторых здесь он знал, но большинство было ему незнакомо. Это были мальчишки и девчонки шестнадцати — восемнадцати лет.

Первой в круг вышла Анюта — соседская дочка, которую он помнил еще маленькой. Что случилось за эту зиму? Когда успела тонкая девочка с белой косичкой так повзрослеть и вырасти? Анюта ловко подняла ремень, сложила вдвое и легкой походкой пошла по кругу, бесстрашно размахивая своим оружием.