Владимир Исаков - Дом на берегу

Но кончается мох, кончается лежневка, и впереди, на несколько километров кругом, — кочковатый, заросший осокой берег. Это бекасиные и дупелиные места, известные среди охотников своей обширностью, отдаленностью и непуганой птицей.

Дорога вытекает из болот, поднимается в деревню и там, до самого горизонта, долго ныряет по горбатым холмам. В этой стороне начинаются новые реки, леса, озера, но охотники, которые пробираются сюда по топям, редко ходят дальше первой деревни. Здесь, на берегу болот, у маленькой деревни Заозерье, находится охотничий край света, дальше которого, по общему мнению, некуда и незачем идти.

Мы пришли в Заозерье уже в темноте. Медленно, нога за ногу, вышли из болот, добрели до околицы. Считая от дома, было оттопано километров тридцать — лесами, глухоманью, лежневкой. Годовалый легаш, впервые попавший в переделку, тяжело дыша, высунув язык и качаясь на ходу, замотанно плелся сзади.

Не помню, как ноги донесли меня до знакомой избы, не помню ни ужина, ни разговора с хозяйкой, помню только, что поил жадно лакавшую собаку и усталым, мертвецким сном спал потом на печи.

Утром, чуть свет, я проснулся на жестких кирпичах, вышел посидеть на крыльце. Легаш, дремавший под лавкой, выскочил тоже и потягивался от возбуждения. Ему, видно, не терпелось взяться за дело. После вчерашнего перехода гудели ноги. Я придвинул сапоги и стал обуваться.

Заозерские болота — лучшее место для натаски легавой. Городской собаке, привыкшей болтаться без дела, тут вволю работы: прыгать по кочкам, мокнуть в воде, резаться об осоку. Охотиться и добывать себе кусок хлеба. Только здесь, войдя во вкус такой жизни, собака и станет настоящей собакой.

Мы вышли за деревню и пошли, пугая бекасов. Длинноносые кулики вылетали из-под самых сапог, шумели крыльями и быстро садились в стороне. Высокая трава скрывала их от нас, а легаш, заложив уши, беззаботно летал за ласточками. Он был, как все собаки в его возрасте. Всему нам только предстояло научиться. Все лучшие охотничьи радости были у нас впереди: первая потяжка, первая стойка, первая подача убитой дичи.

Через несколько часов, мокрые и азартные, мы возвращались в Заозерье с другой, сухопутной стороны. По тропинке за огородами, вдоль изгороди из потемневших и провисших жердей, навстречу нам шли две девчонки — босиком, в брюках, с желтыми деревянными этюдниками через плечо. Похоже, это были студентки какого-нибудь художественного училища.

— Интересно, — сказал я собаке. — Как они сюда попали?

Обычно художники в этих местах живут и рисуют на озере. Здесь, среди комаров и болот, еще никто не бывал. Что тут могло понравиться, чтобы жить в Заозерье?

Я проводил девчонок взглядом и пошел по деревне. Все Заозерье — десяток домов, да и то половина из них заколочена. Хозяева кто помер, кто живет в городе. Только самые терпеливые, вроде моей хозяйки, прожили тут всю жизнь.

— Ну что, набегались?

У большого старого дома стояла маленькая женщина и с насмешкой смотрела на нас. Она была в кирзовых сапогах, телогрейке и цветастом платке. У сарая блестела коса. Пахло сеном. Женщина только пришла с покоса. Это и была наша хозяйка, Степаня Васильева.

Я знал все Заозерье и не первый раз останавливался у Степани. Она жила одна, бобылкой, в своем пустом доме, куда шли все, кто ни приезжал в Заозерье. Наверняка художницы тоже жили у нее.

— Кто это у вас? — я кивнул за деревню, куда ушли девчонки.

— А кто их знает! Художницы. Всю деревню пере-рисовали. Вон на лен пошли.

— Куда?

— Да вон, — Степаня отошла в сторону и показала рукой. Между домами, между огородными пряслами, в конце длинного зеленого прогона, на горе, лежало синее, как озеро, льняное поле. Там, на синем, виднелись два желтых пятна — девчонки расставили свои причиндалы и взялись за этюды. Давно тут не сеяли лен. И вот опять, как прежде, синело за деревенской околицей.

Но кому — любоваться, кому — работать.

— Управитесь? — с сомнением спросил я, зная, как мало народу в деревне, как тяжек лен и как до сих пор в поле мелькают только спины, когда вяжут льняные снопы.

— Потихоньку, — беззаботно подмигнула Степаня. — Мы деревней подряд взяли: уберем лен — колхоз нам избы починит.

— Кто это у вас придумал?

— А что? — с вызовом сказала Степаня. — Я придумала. Тут жить, да льна не сеять…

И наконец, как главный довод, Степаня не утерпела, вспомнила старинное домашнее полотно, которое она сама растила, ткала и которым очень гордилась.