Владимир Исаков - Дом на берегу

Зимой мы почти не видимся, но в марте я вспоминаю про наши корабли и иду к Леше — проведать лодку, поговорить по душам, заразиться его простым и веселым отношением к жизни. На знакомой улочке у крайнего дома меня останавливает какая-то женщина:

— Вы не слышали? Леша умер. На прошлой неделе…

На нашем берегу без Леши нынче пусто и скучно. По-прежнему тарахтят лодки, пахнет рыбой, собираются знакомые с соседних улиц. Только Лешина лодка, выкрашенная Ксаной Михайловной, молча стоит в заливе без движения. Лодка продается, но ее никто не покупает. Всем кажется, что хозяин ненадолго уехал и скоро вернется.

В заливе тишь и жара, и над озером висит все то же голубое, безоблачное небо.

Сколько помню, на околице каждой деревни обязательно лежат бревна. Длинные сосновые бревна, заготовленные на постройку дома. Иногда они лежат по году, по два, по нескольку лет. На бревнах сидят по вечерам досужие люди. Это любимое место для всех деревенских жителей, от мальчишек до стариков. Но рано или поздно к бревнам приходят плотники, и рядом появляется сруб. У этого сруба по вечерам тоже будет толпиться народ. Так или иначе, рождение нового дома — праздник для всей деревни.

Однажды я жил в такой деревне, где начинали рубить дом. Спал я у знакомых, в амбаре. Сквозь щели в тесовой крыше просвечивало небо, где-то пел петух, было тепло, тихо, несуетливо. По утрам я лежал на овчине, водил рукой по старым шершавым бревнам, теребил мох в пазах. Из маленького окошка видна была деревенская улица, старые избы под ивами, трактор перед чьим-то крылечком. Далеко на краю деревни на рассвете потихоньку начинал тюкать топор. Тюкал неторопливо, уверенно, расчетливо.

Я договорился со знакомым плотником Зуевым помогать ему плотничать. Встал пораньше, выбрался в переулок и пошел по деревне на стройку.

В стороне, за околицей, желтел большой свежий сруб. Возле него грудой лежали бревна, ходил второй плотник — Ефремыч. Тянуло сладким запахом дерева, сухих опилок, сосновой коры. Ефремыч, одетый в серенький бумажный пиджачишко, искоса взглянул в мою сторону, достал из-за уха коротенький карандаш, что-то расчертил, поплевал на ладонь и продолжал тесать белое, с рыжими подпалинами бревно. Топор мягко врезался в дерево, на мгновение застревал в нем, снова повисал в воздухе, снова врезался с сочным рубящим звуком.

Плотник молчал, занятый своим делом. Работал он ровно, не спеша, не снимая пиджака и кепки. Я тоже молчал, рассматривал зеленую поляну со щепками — место своей будущей работы, желтый смолистый сруб с пустыми глазами. Что ж, работа как работа. Я обошел сруб, взялся за бревно, сел верхом на круглом подоконнике. Внутри, в четырех стенах, уже пахло домом. В дальнем углу ходил Зуев в синей линялой рубахе, выпущенной поверх штанов, пристраивал к срубу увесистую черную гирьку на веревочке и что-то соображал.

Зуев с минуту смотрел на меня, шевелил губами, наконец достал карандаш, что-то записал на бревне.

— Значит, плотник пришел, — вспомнив вчерашний разговор, подмигнул он. — Ну, пошли…

Аккуратно, не спеша смотал на ладонь свою веревочку с гирькой, осмотрел кругом сруб, подошел к другому окну, ступил сапогом на нижний венец, тяжело, как на лошадь, сел на подоконник. Ефремыч оставил свою работу, воткнул топор в бревно.

— Вот, помогать будет, — объяснил Зуев.

Закурили, посидели.

— Ну, раз пришел, надо работать…

Он подошел к груде бревен, подхватил по дороге топор из ящика, начал ловко сдирать сосновую кору.

— Дело нехитрое. За день эту кучу обдерешь. Там посмотрим. Кору не оставляй. Заусениц не делай. На, бери.

Плотник сунул мне инструмент и, видимо, сочтя обучение законченным, пошел к срубу, по своим делам.

Я повертел в руках топор, попробовал острие, встал над бревном, всадил железо в кору. Кора зашелестела, шурша и сопротивляясь, поползла поперек лезвия, стала отделяться от бревна. Я провел топором раз, другой, третий и почувствовал под железом гладкую твердую поверхность дерева. Из-под шершавой коричневой рубашки сверкнула первая белая и прохладная полоса. Запахло сосной — сладко и влажно, как пахнет из-под коры спиленного, но еще продолжающего жить дерева.

Корить лес — самая первая, самая черная плотницкая работа. Тут большого ума не надо: води топором или скобелем, сдирай кору, добирайся до материала. Но пока возишься с корой, как-то между делом поймешь и оценишь все достоинства самого дерева: твердость и податливость инструменту, надежность и основательность, вековечную красоту, какую-то тайную внутреннюю силу, здоровье этих сделанных из бревен изб, амбаров, мельниц.