Владимир Исаков - Дом на берегу

Я посмотрел на нее с интересом:

— Думаешь, так просто?

— Попробую. У меня весь Чайковский на пластинках есть. Бородин, Мусоргский. Я хочу петь где-нибудь в опере, в театре.

— На верхнюю полку хочешь?

— А что — нельзя?

Я промолчал. Спорить с ней было бесполезно. Бывают же такие самоуверенные.

Мы сидели на горячем песке и загорали.

— Интересно, ты на гитаре играешь? — снова заговорила она.

— А что?

— Так. Хочешь, поедем на турбазу?

Я не понял, что было у нее на уме, но скоро все выяснилось. Каждый раз перед отъездом на турбазе, рядом с островом, устраивался прощальный концерт. В нем по демократической традиции мог принять участие всякий, кто хочет. Чаще всего слушателям, разумеется, доставалось от бездарных энтузиастов, но зато иногда на сцену выходили и очень известные пианисты, певцы.

Вечером мы сели в лодку и, налегая на две пары весел, поехали на турбазу. На дне лодки лежала гитара, взятая в деревне. Женька, дочь лесника, была в белой блузке и пахла духами. В общем, мы ехали выступать.

На турбазе было шумно и весело. Играла музыка. Мы вытащили лодку и пошли к освещенной эстраде под соснами, где толпился народ.

Концерт шел вовсю. На сцене стоял мужчина в очках — по виду какой-нибудь кандидат — и бойко пел «Дубинушку». Мы пристроились среди других слушателей и стали ждать подходящей минуты для своего триумфа.

Наконец на эстраде возникла пауза. Кто-то колебался — идти или не идти.

— Пошли! — толкнула меня Женька.

Мы пробрались сквозь толпу и поднялись на сцену. На нас с интересом смотрело множество глаз. Еще не спев и двух слов, Женька уже завоевала тут симпатию. Все в ней дышало чистотой и молодостью. Если бы она просто постояла и ушла, то, я думаю, и за это на ее долю пришлось бы немало аплодисментов.

Женька толкнула меня в бок и наклонилась к микрофону. Мне ничего не оставалось — я послушно забренчал аккомпанемент.

«Влипнем», — догадался я.

Мы кое-как одолели первый куплет и, как за тяжкую работу, взялись за второй. Я сбоку смотрел на Женьку. Эта глупая песня уже раздражала и ее. Она страдальчески произносила обрывки декламации, беспорядочно разбросанные халтурщиком-композитором, и в паузах ожесточенно кусала губы. Она была не рада своей выдумке. Голос ее вдруг дрогнул и замер. Она молчала, плотно сжав губы. Ненужно прозвенел последний аккорд и захлебнулся. Женька спрыгнула с эстрады и побежала к берегу. Обратную дорогу мы молчали. Только возле деревни, уже на острове, я нерешительно тронул ее за плечо.

— Уйди! — с ненавистью закричала она, замахиваясь на меня маленьким кулачком. — Это ты во всем виноват! Я хорошо пела. Я же знаю, что я хорошо пела…

Она отвернулась и со слезами пошла прочь. С тех пор мы больше не виделись.

Каждое лето, приезжая на остров, я жду, что вот-вот, в лесу или в деревне, снова встречу девчонку с ружьем. Но ее нет на острове. Где она? Что с ней? Можно было бы давно зайти к леснику, расспросить, да жалко что-то нарушить…

Может быть, приехав в Ленинград и придя однажды в театр, мне и впрямь удастся увидеть когда-нибудь чудо. Погаснет свет. Поднимется занавес. И на сцену выйдет она. Девочка с острова Хачин.

Перед окнами нашего дома — прохладный зеленый луг. Вдали, до самого горизонта, теплое голубое озеро. Между лугом и озером полоса старых деревянных домов. Из окна, с третьего этажа, видны ровные ряды крыш, тополя на улицах, яблони в огородах. По одной из этих улочек мы ходим на озеро, к своей лодке. Улочка невелика: два десятка домов с одной стороны, два десятка — с другой. Тропинки вдоль заборов, запахи опилок и крапивы.

В конце улица упирается в большой мелководный залив. По всему заливу торчат колья, к которым привязаны лодки. По мелководью далеко в озеро проложены лавы — две упругие доски, по которым ходят рыбаки в огромных сапогах, хозяйки с тачками белья, бегают загорелые мальчишки и девчонки.

Когда по нескольку раз в день ходишь от дома к озеру, вся улица постепенно становится такой знакомой, что в конце концов начинаешь не только здороваться с прохожими, но волей-неволей втягиваться во все их дела.

На самом берегу стоит белый каменный дом, большую часть года закрытый на ставни, куда только летом, на каникулы, приезжают живущие в Ленинграде хозяева. Сначала приедет Марья Михайловна, откроет ставни, вымоет окна. Потом приедет Михаил Михайлович, постучит молотком, спустит лодку, начнет ездить на рыбалку. Потом прилетят на самолете дети и внуки, привезут старую легавую собаку, в доме станет шумно и весело — распахнутся все окна, за круглым столом с самоваром начнутся чаепития.