Владимир Исаков - Дом на берегу

— Все имеет конец, — возразил я. — Этот день кончится. Эта лодка сгниет. Мы, возможно, никогда больше не приедем в эти места.

— Ну и что? — улыбнулась она. Мы ходили и ездили здесь. Вот наша лодка отражается тут, в глубине. Значит, мы навсегда остались на этом озере.

Снова, как тогда, я еду по тем же местам. Среди молчания, одиночества, тишины слышатся знакомые голоса, видятся знакомые лица. Много близких людей ездило тут на лодках, отражалось в этой воде. Не они ли стали душой этого озера?

Я еду к своему старому дому, и, кажется, все здесь радуется моему возвращению.

День близится к вечеру. На воде появляются тени. Я быстрее гребу веслами и приближаюсь к знакомым местам.

Вот он, памятный до песчинки берег. Сосна с разбитой вершиной. Спускающаяся к воде поляна. Ручей, в котором мы ставили когда-то лодку.

Уже не пять, а больше лет я не был в этих местах. Если разобраться, за все время надо было найти несколько дней. Что же держало, что же не пускало меня сюда — в единственное место, куда стремится моя душа?

Я пристаю к берегу, вытаскиваю лодку и в смущении стою на песке. Никто не бежит по поляне сверху, никто не рад моему приезду. В старом доме нет признаков жизни, и нигде не видно ни одного человека.

Вот рядом с домом высокий холм, с которого далеко открывается весь окрестный мир. Здесь прежде я провел немало часов, глядя сверху на озеро.

Я долго стою на песке, хожу по знакомой поляне, поднимаюсь на этот холм. Что-то удерживает меня. Никак не решиться войти в старый бревенчатый дом.

Теперь, после больших городов, я снова живу на озере. Озеро уже другое, и сам я другой. Но все чаще, как сегодня, вспоминаются знакомые места. Все чудится — кто-то машет мне оттуда рукой. Все кажется — кто-то ждет меня в этом доме над озером…

В то лето я жил в палатке на острове, на пустынном берегу возле леса. Два раза в день, утром и вечером, мимо палатки проходил теплоход с туристами. Издалека, из-за поворота, задолго до появления теплохода с него доносилась мелодия. Певица грустила о тишине, о лете, о прошедшей молодости. Теплоход тарахтел мимо, уходил в другой конец плеса, а над озером долго оставалась звучать музыка.

Где-то на острове была деревня. Мне предстояло идти туда в магазин за хлебом, но я все тянул, не шел, наслаждался своим бездельем и одиночеством.

На песке у воды горел костер, были устроены стол и лавка из жердей, лежало мокрое бревно, на котором я чистил рыбу. Однажды я сидел у костра, помешивал угли и кипятил чай.

— А здесь, на острове, нельзя охотиться…

На тропинке, идущей вдоль берега, стояла девчонка в распахнутом ватнике и коротеньком платьице. За плечом у нее висело ружье. Она уверенно держалась за брезентовый ремень и смотрела на меня так, словно была хозяйкой этого острова.

— Я и не охочусь. У меня ружья нет, — не вставая, но с любопытством глядя на нее, сказал я.

— А это что? — она наклонилась и подняла из травы стреляную гильзу.

Действительно, кто-то, живший тут до меня, видимо, стрелял уток. Я пожал плечами и, не обращая внимания на ее слова, отвернулся, стал смотреть на костер. Мне даже нравилось, что она принимала меня за браконьера.

Девчонка положила гильзу в карман, сняла ружье и на всякий случай взвела курки.

— Собираешься в меня стрелять?

— Там посмотрим, — пообещала она.

Скорей всего, ружье было не заряжено, но два черных круглых дула двенадцатого калибра тем не менее выглядели не очень приветливо.

— Интересно, кто из нас браконьер? — не шевелясь, сказал я. — По возрасту ты вообще не имеешь права носить ружье.

— Ха, по возрасту, — она усмехнулась. — Меня тут все знают. У меня отец лесником на острове. Я ему помогаю…

Не выпуская ружья, она обошла вокруг палатки, заглянула внутрь, посмотрела на деревья поблизости и, не найдя ни дичи, ни патронов, ни других признаков моего браконьерства, с сожалением остановилась в стороне.