Яков Ильичёв - Сиваш

Остановился перед Шатиловым.

— Я должен наступать, Павлуша! Не потому, что они хотят; мне нужно кормить армию и всех собравшихся тут бездельников, иначе меня сожрут. Как говорят красные, даешь Северную Таврию, даешь хлеб! Нас интересует Донбасс… Десант на Таманский полуостров — разожжем пожар на Кубани. Кубань и Дон дадут людей и лошадок. Лошадок, Павлуша! Если к нам перейдут мужички, казаки с лампасиками, кубанцы, донцы, — а ведь перейдут, ведь землю отдаю им в личную собственность, своей жены имение на Украине продаю! — когда повалит ко мне вонючее прожорливое мужичье, моя армия станет великой…

В полдень Врангеля в его ставке посетили французский полковник Бертран, американский адмирал Мак-Кели. Известили о впечатлениях, надеждах, устремлениях своих правительств. Словом, потребовали немедленно начать общее наступление. План операций вместе разрабатывали еще весной. Менять не нужно.

В полдень общее наступление было окончательно решено. Одновременно Врангель приказал усилить укрепления на Перекопе и на побережье Сиваша. Крым останется крепостью, базой.

В Перво-Константиновке у Антона Феся пробыла семь дней. Постирала его рубашки, гимнастерку, пересмотрела, перетрогала многие вещи — перочинный нож, ложку, три книги, смешные картинки на больших листах, свернутых в трубку. Возьмет в руки кисет или ремень — и рада: касается своими руками его вещей, даже запах от них какой-то родной. Посмотрит на стоптанные, кривые сапоги и — хоть украсть для него крепкие!

Антон был занят все дни. Вечером приходил с хлебом и крупой. Феся терпеливо ждала, говорила о нем с хозяйкой-старушкой. Та рассказывала, какой он хороший человек. Скромный, в хату войдет — без шума, старается не потревожить, и, хоть поздняя ночь, если ведро пустое, непременно воды принесет.

Один раз Антон пришел с товарищем. Что-то целый день писали карандашом, зачеркивали, опять писали. А дня через два после этого вдруг Антон прибежал засветло, поспешно собрал вещички и стал прощаться. У Феси упало сердце, побелела. Антон с мешком за плечами встал перед ней.

— Ну, Феся, прощай, родная! Не беспокойся, не убьют. Полк выступает. Завтра утром иди домой, там тебе будет веселее. Вернусь — дам знать, а может быть, и сам прибегу в Строгановку.

Феся стояла спиной к двери, будто не хотела его выпускать.

— Боюсь я, уйдешь, не увижу больше.

Антон засмеялся, схватил ее руку.

— Увидимся, не бойся, как же так — не увидимся! Мне без тебя никак не жить.

Она сказала:

— Ну, смотри же. А я — век не забуду. Вот здесь ты у меня, в самом сердце.

Расстались. Утром с попутной подводой Феся вернулась в Строгановку.

Дома ни на кого не смотрела, работала не покладая рук. Все думала о жизни, об Антоне. От него не было вестей. Уже миновала неделя. Феся терпела, терпела, а дальше терпеть не было сил. Еще день подождала, а на другой поднялась чуть свет и пошла в Перво-Константиновку. «Узнаю хоть что-нибудь про Антона. Там, верно, известно».

На полдороге — уже засветилось утро — Феся присела на бугорок отдохнуть. Вокруг полно было цветов. Этой весной поздно растаяли большие снега и на влажной почве густо взялись разные травы. Сперва зацвели бледные любки — степь вдали как голубое море. Потом рассыпались в зеленом поле фиолетовые колоколы косматой сон-травы. Среди них слабо тлели низкорослые с нежно-розовыми цветами кустики миндаля. Как солнышки, горели оранжевые тюльпаны. Местами ярко били в глаза желтые заросли сильно пахнущей медоносной сурепки, бледно-желтого с голыми стручками бурачка. Хотя и не до цветов, а лезут под руку ползучая пьяная трава, одуванчики с вкусными листьями, с корнем для кофе, с пушистыми летучками. До этого угрюмая, печальная, степь теперь, весной, разбежалась во все концы яркая, веселая… Феся всегда любила свою степь, ей никогда не было скучно бродить в ней, подолгу лежать одной в пышных травах, смотреть на солнце сквозь тонкие и легкие лепестки красного мака и думать, думать. Сейчас она думала про Антона. Надеялась: придет в Перво-Константиновку, а Антон уже здесь, только что с позиций, живой, невредимый…

Когда подходила к Перво-Константиновке, день уже разгорелся вовсю. В стороне Перекопа вдруг поднялся столб густого дыма и ударил пушечный выстрел. Феся подумала, что учение. Но вошла в село, глядь — по главной улице навстречу бегут красноармейцы-латыши с винтовками и заплечными мешками. Они прятались за хаты, падали у каменных оград. В ближнем садочке десять человек впряглись, выкатывали пушку, бегом подносили тяжелые ящики, что-то кричали Фесе. Пушка нацелилась в степь, грохнула и откатилась, сорвавшись с упоров. Фесе опять закричали, но ей забило громом уши, не слышала, что нужно людям. Из-за каждой ограды стреляли…