Яков Ильичёв - Сиваш

Всю ночь красные войска готовились к новой схватке. Однако белые упредили. На заре конница под трехцветным флагом выскочила с перешейка в просторную степь, бросилась на село Преображенку. Выбежала и пехота. Около полудня на конницу белых обрушилась Восьмая кавдивизия червонного казачества, погнала ее на юг. Степь усеялась темными бугорками — убитыми людьми и лошадьми. Гнались по пятам, вот-вот влетят в Крым. Но нет, не удалось, из глубоких окопов косили невиданно плотным огнем пулеметы…

В Черное море опускалось солнце, войска отходили на прежние позиции по всему фронту. Дожидаясь комиссара, который шел в конце колонны, Антон стоял на пологом смытом курганчике, смотрел на утопающую в закатной мгле крымскую землю и с чувством вины перед людьми думал, что третьего дня зря, значит, хвалился, беседуя с хлопцами-перебежчиками. Но нет, это так не кончится. Будут новые и, наверно, грозные бои. Решающие бои… Антон вдохнул холодеющего воздуха, приободрился…

Из тыла катилась по дороге санитарная повозка. В ней сидела женщина. И сразу вспомнилась Феся. Словно уже сама ехала к нему, словно женщина в повозке и есть Феся.

Звуки выстрелов больше не тревожили степь. Стали слышны легчайшие порывы ветра и к вечеру сонное жужжание мух. На Крымском фронте наступило затишье.

Политотдел командировал Антона в Перво-Константиновку. Отсюда-то и помчался Антон в Строгановку.

…И вот они вместе! Муж с женой — как мука с водой: сболтать сболтаешь, а разболтать уже нельзя! При свете коптилки пьют молоко с серыми лепешками и жадно глядят друг на друга. Феся хмурит темные пушистые брови, сильной рукой берется за кринку, повелительно говорит:

— Пей, тощой!

Пламя коптилки колеблется, мечутся тени на белых стенах. Феся забывает есть — все смотрит на Антона. В полутьме белеют ее зубы, блестят глаза… Все не верится: жили отдельно два человека, и вдруг стали вместе. Теперь и мир хорош и смерть не страшна…

Рядом сидели на кровати. Феся говорила с улыбкой и удивлением:

— Чудо какое-то! Ты — свой: хочу с кашей ем, хочу — так… Господи, бывает же такое!

Потом лежали рядом.

Закуривая, Антон чиркнул зажигалкой. Феся увидела на его левой руке выколотые иголками два сцепленных кольца. Потрогала:

— Зачем у тебя такое? Уж не о коханочке ли какой память? Ты смотри у меня, я злая бываю!

Антон усмехнулся:

— Кольца эти вот какие. Есть у меня сестренка, Маруся. Двенадцати лет научилась у цыган плясать за копейку. На ярмарке плясала с цыганятами, старый цыган нее похлопывал в ладоши: «Молодец, хорош, ой хорош!» Потом забралась в фургон, уснула; проснулась — ночь, обоз катится по степи… Я тогда служил на шхуне, и ничего не знал. Потом она рассказала мне, как отбилась от табора. Как-то с цыганятами забралась в большой сад, тут какой-то гимназист хлыстиком стегнул ее по ногам, барышня прибежала. Оставила Марусю себе в услужение, цыганам выдала выкуп — бочонок вина… А потом Маруся попала в Одессу, поступила в швейную мастерскую, перебралась в молочную — подносить кушанья, а молочная закрылась. Какой-то турок, евнух, позвал ехать с ним в Константинополь, в горничные к русской барыне, выправил заграничный паспорт, купил билет на «Царевну». А на этом корабле служил мой товарищ, Николай. Он увидел Марусю, объяснил дуре, что турок везет продавать, не первую везет. Подговорил еще одного матроса, подстерегли евнуха, связали. В поясе у него нашли паспорт Маруси. Выпустили ее из каюты, а евнуху: шумнешь — сбросим в море. Тот сошел в Константинополе, Маруся вернулась в Одессу…

Феся слушала, прижимаясь щекой к плечу Антона.

— Есть на свете хорошие люди!

— Да. Вот с Николаем-то и встретились в Херсоне, выкололи друг у друга возле большого пальца такие кольца — знак нашей дружбы и спасения Маруси… А когда вернулся с Карпат на завод, вместе с Николаем записались в рабочий полк. Гнали белых и десанты иностранные из-под Херсона. Был бой в степи, зарвались мы за курганы белым в тыл, и тут нас обоих поранило. Обоих в ногу, только его в правую, а меня — в левую.

— Боже ж мой! — горько проговорила Феся.

— Я-то всего дважды ранен, — засмеялся Антон. — Так вот, оттеснили нас… Мы, раненые, остались в бурьянах. За ночь добраться к своим, надо, иначе утром белые найдут, расстреляют. И вот мы с Николаем ухватились друг за друга и пошли: он на левой, я на правой. Когда мне делать шаг, Николай меня поддерживает, а когда его шаг — я подпираю… И так всю ночь, десять верст…