Яков Ильичёв - Турецкий караван

— А что надо срочно, сказал?

— Подчеркнул: ввиду кратковременности нашего здесь пребывания.

— А тот?

— А тот: тысячи армянских сирот спасены турецкими приютами.

Кемик тоскливо вздохнул. Ваня нахмурился:

— Будет тебе! Сказано: найдется. Ведь сейчас другой режим. Тот Осман, например, как рассказывал про новую власть! А телеграф теперь лучше работает.

Кончив с чаем, Ваня взял на колени гармонь, повел другой разговор. Другой, но той же надежды ради:

— Фома Игнатьевич, скажи мне, пожалуйста, кто такие, что с блокнотами заявляются к нам в резиденцию? Я понимаю, репортеры, все выспрашивают. Но другой раз подозреваю — не опять ли подосланный какой среди них?

Хотелось, чтобы Кулага ответил: «Хорошие люди, свои».

— Они просто интересуются нами, — усмехнулся Кулага. — Мы для них люди загадочные из загадочной страны. Взяли власть, а одежонка на нас скромная. И принимать не умеем в нашей резиденции: этот наш солдатский чаек да табуретка… Нами интересуются потому, что хотят понять. Хотят узнать дела наши — вот и спрашивают, спрашивают. В себе же уверенности нет. Его, попробуй, спроси про турецкие дела, он сразу язык прикусит. А уж возьмешь перо — записать — он ходу…

— А вот Осман мне понравился, — будто в споре сказал Ваня.

— Мне же выпал сегодня господин Рауф — узнать у него, где какие работы, как дорожное дело, как орошение…

— Не показался он тебе? — посочувствовал Ваня.

— Мало сказать! До поту бился с ним. Я старательно готовился, — он ведь шишка, да и говорить будет, предупредили, исключительно на английском. Пришел я, ребята, с переводчиком. Рауф немедленно, как порядочный, принял нас. Но дальше и горе, и смех. Такая беседа, что каждый мой вопрос он буква к букве записывал, потом аккуратно клал перо, долго думал и говорил: «Да». Либо, для перемены: «Нет». Я тогда с просьбой: мол, хотелось бы, господин векиль, несколько свободней. То есть давай, выбирайся на свет. Тогда он стал кружить, жужжать вокруг вопросов, развел такое, что и трем переводчикам не уяснить, даже хорошо поевши. С чернобородым фараоном как-то поговорил — удовольствие. А этот… Контраст…

— Контра, считай, — поддержал Ваня.

Однако ни он, ни Кулага тогда еще не знали, что Рауф — скрытый враг Кемаля, новой Турции, двуличен, заговорщик…

До сих пор были только беседы, слова. Важные, зовущие, но слова. И вот сегодня, в воскресенье, в резиденции Мустафы близ вокзала откроется уже официальная конференция. Она — дело. О ней в конаке говорили с замиранием сердца. Готовилось необычное.

Фрунзе ясно понимал: ангорцы сидели на конференциях, в Лондоне — унижаемые, в Москве — достойные, но не знающие, на что решиться, а здесь, в доме своем, они хозяева и уверены в себе. Впервые собиралась в этом захолустье международная конференция — будут говорить об отношениях с великой Россией, Украиной, кавказскими государствами и о делах Востока. У хозяев захватывало дух, росли надежды… Кемаль хотел, по-видимому, чтобы эта конференция запечатлелась в умах, возвысила бы в собственных глазах членов правительства, депутатов, офицеров, и тогда, возможно, возрастет и единство.

Фрунзе поехал с советниками и с Абиловым. Каждая мысль теперь — о развитии того нового в отношениях, что произошло поздно вечером в генштабе, когда откровенность действительно приняла характер союза. Теперь зафиксировать, сделать гласным этот поворот! Показать, что он не случаен, не порыв…

Абилов в дороге заговорил о том, что Мустафа болезненно воспринимает появление Энвера на Кавказе вблизи турецкой границы:

— Неделю назад пришел к Михайлову секретарь Мустафы с такой речью: Мустафа потрясен, Россия должна укротить Энвера…

— Так ведь укрощен вроде… — заметил Фрунзе.

— Но в Ангоре еще волнение, еще не знают, чему верить. Заявление секретаря — это почти официальное обращение Мустафы!

— Попытка Энвера проехать в Турцию при мне пресечена. Я скажу Мустафе.

Вокруг резиденции турецкого вождя — оживление: вооруженные лазы, офицеры. Кемаль в домашней феске встретил гостей на пороге гостиной, подвел к столу, украшенному фруктами и кувшинами. Фотограф с ящиком и репортеры попытались было тоже войти, но Кемаль, резко повернувшись, велел им подождать. Вошли Февзи, Юсуф, его заместитель, все члены правительства, Юнус Нади, видные депутаты. Стало тесно, тревожно, хотя и было празднично. Кемаль сел рядом с Юсуфом напротив Фрунзе.