Яков Ильичёв - Турецкий караван

Военные называли имена атаманов, которые действовали, скажем, в Зиле, в сердце Анатолии, а также в окрестностях Ербаа, повсюду. На востоке, в Диарбекире недавно замятежил глава племени Кочкири, властный Хайдар-бей, подстрекаемый Абдул Сеидом…

— А как в Иозгатском районе сейчас? — спрашивал Фрунзе.

— У нас пока тихо, наверно, тихо будет и впредь, — отвечали. — Впереди на вашем пути город Кескин, населенный румами, но там тоже будто спокойно.

До Кескина сто верст. К каравану прикомандировали другого офицера, знающего местность.

За Иозгатом шоссе резко повернуло на запад. Пологие горы справа и слева… Проехали много деревень. В Баши и Елма отдыхали. Доро́гой офицер рассказывал о своих тяжелых переживаниях: он был в Смирне, когда высаживались оккупанты.

— Страшно… Убитых сталкивали в море… Прибой красный стал, пена стала розовая… Мертвый упал мне под ноги, на него я упал… Пополз… За какую-то тележку лег, потом в ворота… А потом бежал в горы…

К вечеру одиннадцатого декабря караван вошел в Кескин, в котором значилось полторы тысячи дворов. Это был город уже Ангорского вилайета. Дома свободно раскинулись по берегам горной речонки и на склонах холмов. Прямо-таки украинские — с крылечками и садочками. Прикомандированный офицер сказал:

— Здесь живет папа Эфтим, главный священник анатолийских греков. Тут жили богатые греки, повсюду везли товар. Теперь они на работах… Вот в этом доме папа Эфтим живет. Умный человек.

— Я вижу, обошлось, не было столкновений?

— Обошлось, не было. И не будет. Папа Эфтим помогает: кескинские греки подчиняются ангорской власти, не хранят оружия. И верно, ни одного выстрела…

Караван шел по широкой улице, из домов выглядывали любопытные, понемногу собралась толпа, мужчины в пиджаках и в ботинках, похожи на жителей южнорусских городов… Многие лица красивы, глядят смело. Однако больше лиц апатичных и угрюмых. А в иных глазах — страдание, боль…

А кругом сады. Весной, должно быть, городок погружается в цветение айвы, черешни, туты.

У конака, обсаженного тополями, приезжих встретил молодой человек — каймакам. Когда Фрунзе соскочил с коня, каймакам с искренним огорчением на прекрасном французском языке проговорил:

— Простите нас: поздно получена телеграмма, и мы не встретили вас как подобает.

— Ничего, мы свои люди, — с успокаивающей улыбкой по-французски же ответил Фрунзе.

В конаке, где ночевать, как везде на постоялых дворах, холодно и пустынно. Лишь в комнате Фрунзе ковер и подушки. Пришли гражданский судья, муфтий, офицеры, инженер — начальник гильзонабивного завода. Ужин — в холодном зале.

Инженер сказал, что сам он из семьи, некоторым образом связанной с Россией: было время, отец жил в Петрограде. Муфтий интересовался, конечно, отношением к всевышнему. Фрунзе ответил обстоятельно. Заговорили о дороге. От Яхшихана идет железная — узкоколейка, — сказал инженер. А шоссейная возле Кескина входит в долину реки Кизыл-Ирмак. Это река Галис у древних греков.

— На каюках можно идти, — сказал инженер. — Но еще не всю изучили. Работает комиссия. От Ак-Даг до Ар-Басур река судоходна. Пройдут баржи-плоскодонки с углем.

«Занимаются уже и хозяйством, — подумал Фрунзе. — Стало быть, власть укрепляется».

Фрунзе завел разговор о румах: можно ли миром уладить внутренний греко-турецкий конфликт?

— Можно! — заявил каймакам, и было ясно, что он выражает общее мнение. — Пример — мы и наши, кескинские, греки. Только что уважаемый папа Эфтим обратился с воззванием ко всем грекам Анатолии: прекратите мерзкий злобный мятеж, не будьте орудием зла в руках кровавого короля Константина; мы основали православно-турецкую церковь, примыкайте к ней… Устанавливается мир.

Беседовали сердечно до поздней ночи. На дворе всю ночь бушевало, гудел сильный дождь. В комнату Фрунзе Ваня принес раскаленные красные угли в мангалах.

Ваня всегда старался держаться поближе к Фрунзе, ловил его слова.

В Кескине переводчики прочитали последние турецкие газеты и доложили командующему, что́ в них. Сто благодарностей аллаху, писали, Ленин прислал наибольшего к нам, оказал уважение.

Одеваясь в дорогу, Фрунзе сказал:

— Из Ангоры послать бы в Москву хорошую телеграмму…

Выступили. Ночной дождь сменился снегом. Побелели вершины, хребты — всё, кроме темной извилистой дороги, мокрой и скользкой. Скоро белое солнце растопило снег, дорога ушла под воду, начались обычные мучения… Медленно сходили потоки, обнажая дорогу.