Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

— Так нельзя… — И направился к двери.

Гешка завалился у входа и засыпал, обиженно уставившись на фонарный столб. Лыкова он будто и не заметил, лишь перевел на него безразличный взгляд.

— Перебрал ты, однако…

— У женки именины, праздную, борода…

— Зря оставил ее. Давай провожу?

— Завеселили меня твои студенты, — сказал Гешка. — Оставь, сам доберусь. Сам я, прочь от меня! — Сделал шаг, встал на колени и просопел: — Тяжело-о…

Проводив Гешку до дома, Лыков присел на скамейку возле клуба, закурил, недоумевая, зачем это Гешка ушел с женкиных именин.

В «санаторий» он вошел тихо, никем не замеченный. Там он застал вспыхнувшее с новой силой веселье. Тупиченко в комнате не было. «Ушел к себе», — подумал Лыков, подошел к табуретке, выключил магнитофон.

— Хорош, будем спать, — сказал он в наступившей тишине.

Никто не стал его бранить, никто не осмелился возмутиться, только из угла до него донесся шепот: «Быдло ты, Лыков…»

Петя хотел было тут же подскочить к сутулому и придавить его к нарам, так, чтоб не слыхать больше его паскудного голоска, но подумал: «Жалко, однако. Мало ли людей — всех не изменишь». В своем углу он не застал Маши. «Неужели!» — словно током обожгло его голову. В несколько секунд оказался он на втором этаже клуба в комнатке Тупиченко. Тот ошарашенно вскочил с постели, испуганно, будто защищаясь от удара, выставил вперед руки, глядя то на вырванный из косяка запор, то на Лыкова. Обшарив глазами комнату, Лыков хлопнул доцента по плечу:

— Спи, Семен Исаич, извини… — и вылетел за дверь и наддал ходу к кухне.

Маша притулилась под мышкой у Валеры. Они полулежали на низком диване, сработанном Валерой на днях из широких досок. Вкусно пахло жареной, прочесноченной курой. Маша удивленно уставилась на запыхавшегося Лыкова.

— Ни дня, ни ночи от этого повара, — усмехнулась она, не заметив его раздражения. — Присаживайся. — Протянула ему румяную куриную ногу.

Дверца плиты была открыта, свет огня играл на их лицах. Лыков, усевшись подле них на диван, машинально стал рвать зубами показавшееся ему совсем безвкусным куриное мясо.

Утро следующего дня Лыков впервые проспал. Ребята с опозданием вышли на работу. Но никто не упрекнул повара, лишь время от времени тот ловил на себе испытующие, удивленные взгляды.

Полдня Валера сонно потягивался и с ожесточением колол дрова, чурки с визгом разлетались вокруг. Он мало разговаривал, а то и хмуро, будто в пустоту, бросал слова, если его спрашивали.

День тянулся для Лыкова нудно, бесконечно и постыло. Впервые в эту осень посыпала снежная крупа. Валера, расправившись к обеду с дровами, уснул, уронив голову на обеденный стол. Лыков укрыл его тулупом и подумал: «Везет парню, что ж во мне такого странного, что мне-то не везет…»

А после обеда на черной «Волге» к кухне подкатило начальство…

Так, по дороге к избе Лизаветы, мало-помалу вспоминал Лыков прошедшие недели печковской жизни.

Он вошел в распахнутую калитку, подошел к дому, постучался. На крыльцо вышла старуха.

— Слышь, Лизавета Егоровна, пусти меня к себе жить? — попросил он, переминаясь с ноги на ногу, и смущенно добавила — Заместо сына, пусти…

Старуха растерянно и добро глядела на Лыкова.

— Входи, — сказала она.

«Вот и конец картофельному сезону», — думал Лыков, слушая напутственную речь председателя колхоза. Кто-то бегал с фотоаппаратом, запечатлевая лица смущенных крестьян и веселых студентов. Вот подошел Тупиченко. Поздоровался.

— Разговор за мной остался, — напомнил Лыков. — Советую, Семен Исаич, оставить педагогику, нельзя тебе с твоей улыбкой людей учить. Так я думаю.

— То есть как? — удивился Тупиченко.

— Чтоб и духу твоего не было…

— Что ж вы мне прикажете делать? Да, собственно, кто ты такой, чтоб мне указывать?!

— Лыков я, с Джоя, — ответил и улыбнулся.

— Ну да, ты Лыков… — Тупиченко в недоумении раздраженно почесал ладонь. — Странный ты… Ну да ладно, пока… — И замешкался, заметив приближающегося Виктора Степановича.

— Остаешься, Петр Микитыч? — то ли спросил, то ли подбодрил тот. — Заочно, может, и больше толку будет. — Посмотрел на Тупиченко. — Так, говорю, Семен Исаич?

— Уж и не знаю, что вам ответить, Виктор Степаныч… Извините, мне идти надо.

Декан проводил его взглядом.

— У него б ты, пожалуй, научился жизни… — сказал декан и пожал Лыкову руку. — Удачи тебе, Микитыч.

Потом стояла перед ним Маша, смущенная и расстроенная.