Владислав Смирнов-Денисов - Дурман-трава

Лыков оторопел, что-то пробормотал и неопределенно махнул рукой. В лицо ударил жар, в ушах зашумело, его словно кто-то подтолкнул, на ногах Лыков, однако, устоял и, прислонившись к стене навеса, словно сквозь туман различал лицо Маши. Та подскочила к нему.

— Что с тобой? Тебе плохо? — услышал он ее голос.

— Оставь… — отодвинув ее в сторону, он сделал шаг, — оставь… — И побрел к избе старухи Елизаветы, думая о предстоящем вечернем позорище, вспоминая по дороге эти три недели печковской жизни, с самого первого вечера, когда поезд прибыл на станцию.

Поезд прибыл к ночи. По перрону трусил мужик в оранжевой телогрейке и громко звал:

— Слышь, народ! Кто из студентов? Машина на Печково у перекрестка. Ходи давай!

Грузовик был открытый, с белыми досками поперек кузова.

— И всего-то вас? — разочарованно сказал мужик, осмотрев пассажиров. — Знал — не поехал бы. Перекемарили б ночь на станции, не рассыпались до автобуса. — Он раздраженно стал копаться в моторе. — Вот свечу пробило, а все в наше время денег стоит…

— Поторопился бы ты, — сказал Лыков.

Мужик выпрямился, захлопнул крышку капота.

— Если ты так ставишь вопрос, то поехали, — сказал он и, пришаркнув залепленным грязью сапогом, показал на распахнутую дверь кабины. — Одну барышню просим в салон!

— Ишь ты, галантерейный наш. Как-нибудь уж… — ответил ему Лыков, подсаживая в кузов студенток. — Благодетель…

В кузове те прижались друг к дружке. Грузовик тронулся и, набирая скорость, помчался по раскисшему от осенних дождей большаку. Студентки молча мокли под холодным ветром с моросью.

— На балет собрались? — проворчал Лыков, присматриваясь к ним.

— На картошку, доездом мы, — ответила одна и поинтересовалась: — Вы из Печкова?

— Я-то? — Он придвинулся ближе. — Прилаживайтесь под плащ — кашлять будете. — Он осторожно втиснул их под полы своего плаща, обнял за плечи. — Однако ху-удющие… Маток нет, кормить некому?

— Фигуру сохраняем.

— Сохраняйте, коль надо. — Лыков хмыкнул. — Я тоже буду студентом. Держал экзамен… Будем знакомы, худобы… Петр Микитович Лыков… Петя. Как вас величать?

— Хи-хи, Та-аня.

— Руку, Таня! Будем…

— Алла…

— Будем знакомы.

— Почему один сдавали? Вы что ж, развивающийся? — хихикнула Алла.

— Это как?

— Диктовку писали?

— Медалист я…

Машина съехала с большака на проселок. Пассажиров сильно подбросило.

— Неухоженная, однако… Крепче цепляйтесь. — Лыков выставил ноги, уперся спиной в кабину. — Выживем, однако. По какому профилю учиться будете, Таня-Ала?

— На русском отделении…

— Русское слово знать надо, особливо на таких дорогах. Я тоже на русском. Что ж я вас не примечал…

— Мы на втором курсе. Наш отряд вообще-то в Мятищах. А скажите, Петр Микитович?..

— Давай лучше на ты, коллега все ж. — Лыков улыбнулся.

— Вы б тогда бороду сбрили.

— Нельзя, дед не велел. Со Джоя я, с лесного хозяйства к вам, без бороды там холодно… Привык.

— Дед ваш кто? Твой, извините?

— Как не извинить. Трифоныч, нынче помер, по весне. На охоте ушибся, капканы ставил. Нету его боле, я и подался учиться, литературу сильно люблю. Покамест его оставлять одного не хотел. Теперь вот с вами еду…

— Петь! Ой, даже как-то неудобно так.

— Сказано, удобно, не тушуйся. Вовсе даже удобно.

— Где Джой?

— Река? В Сибири. Хороша река: хариусы есть, таймешки… Вода студеная, с ледников. Дно глубоко видать — чистая река. По нынешним временам чище и нет. Вот хоть с Невой вашей не сравнить. С енисейских краев и род мой — все с Джоя…

Грузовик снова подбросило на ухабе. Лыков хлопнул по кабине.

— Мягче, благодетель, не то крышу я тебе прогну, — крикнул он и крепче прижал девчонок, высыпавшихся из-под плаща. — Вишь, услыхал. — Он улыбнулся.

Грузовик пошел тихо, объезжая рытвины и ухабы.

— Вон огоньки, — заметила Алла.

— Видать, прибыли.

Он вспоминал. Утром следующего дня набежала хорошая погода, растянуло по закраине леса дождевое облако, и подоспело бабье лето. Постояло оно, однако, два-три денька и сошло на холодную осень. Дожди затяжно стали поить полинялую разом землю. Понес с северного угла резкий ветер, и по утрам трава под ногами заискрила изморозью. Липы на ближних холмах облетели, лишь край леса ярко горел гроздьями рябины. Вечерами пошел по Печкову от изб запах жареной картошки с грибами.