Анатолий Полянский - Село милосердия

Несколько минут ехали молча. Парень бросал на полицая весьма красноречивые взгляды, но отец молчал и сын ждал.

— Ты, служивый, наказ сполняешь али как? — поинтересовался старик у полицая.

— Ясно, не по собственной воле, — буркнул тот. — Сам, наверное, служил, батько, знаешь…

— Было дело, служил… в солдатах, — подтвердил старик. — Тебя тогда еще на свете не было.

— Все едино — солдатом или еще кем, — возразил полицай. — Тебе должно быть понятно, батько, что я распоряжение начальства выполняю.

— Начальство начальством, а что людям скажешь? Они ведь спросят, для чего лекарей сгубил?

— Что ты, батько, его убеждаешь! — не выдержав, вмешался сын. — Он давно совесть потерял.

— Ну ты, не замай! — угрожающе вскинул ружье полицай.

— Спокойно, сынок, — обернулся старик, и было непонятно, к кому конкретно он обращается, а может, и к обоим сразу. На лице пожилого человека заиграла доброжелательная улыбка. — Совесть — она, брат, штука непростая. Если что в жизни не так сделал, не уйдешь потом сам от себя.

— С меня, коли что, голову снимут, — угрюмо ответил полицай.

— И голову терять негоже. Она, коли путная, пригодится, чтоб думать.

— На преступление толкаешь, дед?

— Упаси Бог. Вразумить желаю…

Полицай все больше мрачнел. Слова старика основательно допекли. А тот продолжал:

— Война свой конец имеет, по собственному опыту знаю. А после победы народ обязательно спросит, как каждый человек под немцем жил…

— Останови! — крикнул полицай. Он соскочил с телеги, выругался, махнул рукой и пошел прочь.

Старик с удовлетворением посмотрел ему вслед.

— Дошло все же до служивого. Выходит, не конченый человек. Сходи, доктор, прибыли…

Поповьянц выскочил из брички, помог слезть Саре и, пожимая руку старику, взволнованно сказал:

— Спасибо, дорогой товарищ! И сын твой молодец. Спасли вы нас.

— Не благодари, доктор. Ты мне сына вернул. Мы, простые люди, добра не забываем. — Старик тронул лошадь. — Прощевайте, люди хорошие. Дай вам Бог удачи!

Повозка давно скрылась за поворотом, а Рафаэль и Сара, все еще не веря чуду своего спасения, крепко обнявшись, стояли на месте. Из оцепенения их вывел послышавшийся издали цокот копыт. Они шарахнулись и затаились в глубокой воронке. Всадники промчались мимо. Просидев в яме дотемна, окончательно замерзшие, они бегом двинулись к Кулакову.

— Может, заглянем домой? — спросила Сара. — Потеплее бы одеться да еду захватить. Ведь уходим в неизвестность…

— Не стоит рисковать. Только Гришмановского следует известить.

Постучавшись в крайнюю хату, Поповьянц попросил хозяина сходить за моряком и передать, пусть придет за околицу.

Гришмановский явился тотчас. Он обнял верного товарища и обрадованно воскликнул:

— Жив! Оба живы! Впрочем, я и не сомневался, что вас выручат.

— Кто?

— Вы разве не встретились? Я ведь по вашим следам Занозу послал с двумя хлопцами. Сказал, делайте что угодно, ребята, но без врача и фельдшера не возвращайтесь…

— Теперь догадываюсь, — отозвался Поповьянц, вспомнив всадников на дороге. — Мы-то их видели, да себя не обнаружили.

— Значит, расстаемся, — даже не спросил, а грустно констатировал Гришмановский.

— Если надо остаться…

— Ни в коем случае. Ни тебе, ни твоей красавице жене оставаться тут больше нельзя. Да и нужды особой нет. Вот возьми, — протянул он листок бумаги, — справку приготовил, пригодится.

— Что в ней?

— Справка как справка — так, мол, и так, работали такие-то в госпитале на территории, занятой врагом, где лечилось около двух тысяч раненых и больных.

— Неужто через наши руки прошло столько людей? — усомнился Поповьянц.

— Думаешь, преувеличиваю? Нисколько. Я ведь учет вел. Архив в тайнике держу… Если суммировать четыреста восемьдесят семь стационарных раненых и проходивших через село окруженцев, беженцев, местных — всех, кому оказывалась медицинская помощь, — еще больше наберется. Ну, будь! Береги Лиду!

Трое за околицей молча обнялись и расстались. Расстались, чтобы уже больше никогда не встретиться…

В полночь, обойдя село задами, Рафаэль и Сара выбрались в поле. Низко над деревьями висела луна, окруженная белым ореолом. В ее мерцающем свете отчетливо просматривалась посеребренная дорога. Двумя черными колеями она, змеясь, уходила по снежной белизне прямо к лесу.

На опушке оба остановились, обернувшись, долго смотрели на село, где прошло два с лишним месяца нелегкой жизни. В ней, в этой жизни, были страдания и горе, в ней были свои радости, маленькие и большие профессиональные победы; был труд, каждодневный, изнуряющий. И была любовь, вспыхнувшая, как пламя, и давшая двоим молодым людям возможность полнее ощутить смысл жизни… Однако впереди их ждала неизвестность — полная опасности и тревог зима первого военного года.